Ефросина на это легко согласилась, и через самое малое время после
того, как ладья с телом Алкея скрылась из глаз, от той же пристани отошла
другая ладья, нанятая Мелитою у немого Тромеда, и на этой ладье, у кормила
которой стоял сам Тромед, помещались Ефросина и Мелита с своей верной
Маремой.
И прошло всего двое суток, как на третий день к вечеру жители селения
увидали, что обе ладьи опять возвращались, и ладья немого Тромеда опережала
большую ладью, принадлежавшую прежде Алкею с Гифасом. На передней ладье,
рулем которой правил Тромед, а парусами Марема, посередине сидел юный
Пруденций, а с двух сторон его — Ефросина и Мелита.
С берега видели ясно, что Ефросина внушала что-то сыну с большим
увлечением, а он ее радостно слушал и с видимым счастьем сжимал своими
руками ее обе руки, а Мелита сидела в раздумье и, пустив руку за борт,
держала в ней камышинку, листья которой играли с дробившейся волною. В лодке
Алкея оба юноши и оба старца были спокойны: на всех на них нынче были надеты
венки из белых пупавок[6] в знак того, что их головы свободны от гнета всякой
тягостной мысли, и на их мачте не было уже более черного войлочного колпака,
а вместо него красовалась зеленая ветка оливы.
Ясно было, что вещая дева объявила невинным Пруденция и что труп Алкея,
как не нужный более ни для каких расследований, спущен был в море и теперь
все возвращаются в покое и в мире.
Все догадались, что сейчас наступает веселый, радостный вечер, что
вдова Ефросина, наверно, не станет скупиться, а жарко растопит очаг в своем
доме и угостит всех так изобильно, как сна может. О, она не поскупится
справить веселый праздник за спасение сына.
Так это и сделалось: лодки пристали; старцы и юноши объявили, что
Пруденций невинен и что при этом случилось еще одно пречудесное дело…
Вышло так, что когда вдова Ефросина вместе с Мелитой хотели поднять
Пруденция от ног прорицательницы, то вещая дева вдруг как будто проснулась,
— лицо ее озарилось улыбкой, и она, взяв за руки Мелиту и Пруденция, вложила
одну в другую их руки…
Тут все, кто это слушал, заплескали руками и запели:
«Эвое! Эвое!» и начали обнимать и целовать и Мелиту и Пруденция, и
поздравлять вдову Ефросину, и радоваться, что союз Мелиты с Пруденцием
исполнит их счастием и устранит всякий вопрос о разделе имущества, так как с
этих пор все равно, что Пруденциево, что Мелитино. И все, распивая вино,
которое выставила Ефросина, и обоняя запах мяса и рыб, которые жарились на
вертелах, и сладостный пар черносливных полив, кипевших в огромных сосудах,
— все без уговора стали считать себя вправе смотреть на Пруденция и на
Мелиту как на супругов, для соединения которых все решено самою судьбою, и
теперь только потребно какое-то недолгое время, чтобы брак их признать
совершенным.
