Кхахкт: Капризное чудовище! Почему ты нарушаешь мое божественное уединение, колотя по моей сфере? Скоро я пожалею, что дал тебе крылья.
Фарумфар: Я бы охотно вернулся к полетам на невидимом скате. В них есть свои преимущества.
Кхахкт: Да чтоб тебя разорвало!..
Фарумфар: Умерь свою прыть, дедуля. Я разбудил тебя не без причины. Безумие минголов, кажется, поуменьшилось. Гонов, вождь идущих за солнцем, что движутся на Льдистый, велел своим кораблям брать два рифа на парусе во время простого шторма. А рейдеры идущих против солнца, кои уже на острове, отступили от отряда, что был в три раза меньше их собственного. Что, твои колдовские чары ослабли?
Кхахкт: Успокойся. Я разбирался с двумя новыми богами, которые помогают Льдистому: насколько они сильны, откуда пришли, чего хотят и возможно ли их подкупить. И пришел к выводу, что оба весьма ненадежны, большой силой не обладают – так, жуликоватые боги из незначительного мирка. Можно не обращать на них внимания.
На летуне вновь скопился снег, обрисовав отчасти даже тонкие, жестокие, аристократические черты его лица. Тот отряхнулся.
Фарумфар: Итак, что же мне делать?
Кхахкт: В минголах я снова разожгу пыл, когда (и если) они решат отступить, так что не бойся. Пока твое дело – избегать своих зловредных сестер, если удастся, и причинить как можно больше вреда Фафхрду (ведь это он напугал рейдеров, не так ли?) и его отряду. Меть в девочку. За работу!
И он исчез в своей черной, покрытой снегом сфере и захлопнул за собой дверь, словно чертик из коробочки. А Фарумфар широко раскинул крылья, разметав сыпавшийся с небес снег, и устремился вниз.
***
Когда Урф и Миккиду, войдя в гавань, ловко ставили «Фею» на якорь у бакена и убирали паруса под бдительным присмотром Мышелова, достойная всяческих похвал матушка Грам уже поджидала их в ялике. Мышелов все еще пребывал в удивительно хорошем настроении и был столь собой доволен, что соизволил даже пару раз похвалить Миккиду (чем последний был крайне озадачен) и отпустил в адрес мудрого, молчаливого старого мингола несколько глубокомысленных и весьма непонятных замечаний.
В ялике Миккиду устроился на носу, а Мышелов, разделив с Урфом среднюю банку, беззаботно обратился к старой ведьме, подгребавшей к причалу:
– Как прошел день, матушка? Нет ли для меня каких вестей от вашей госпожи?
Она ответила ему ворчанием, которое могло означать все или ничего, на что он всего лишь мягко ответил:
– Да будут благословенны ваши старые, верные косточки, – и обратил свой рассеянный взор на гавань.
