Подробности этих переговоров мне по молодости лет остались неизвестными. Во всяком случае, дружеское общение с Гравелли отец немедленно прекратил.
А у Гравелли с тех пор дела пошли на удивление успешно. Позднее мы пытались проверять, где только можно, различные его операции, однако уличить нашего знакомца в попытке повторить свой первый, неудавшийся заход так и не смогли. И все же изощренная хитрость, с которой он вел свои дела, не переставала поражать нас.
— А когда ты нарисовал Пьетро? Не сыграл ли твой рисунок во всей этой истории какую-то особую роль?
— На другой день после разрыва Гравелли с отцом, Пьетро — это было еще до нашей с ним стычки — рассказал мне, что Агостино пришел от нас совершенно разбитый, еле добрался до кровати и лежал там не вставая. Потому он и не успел запретить сыну побежать ко мне. Мой же отец в тот день спозаранку отправился в порт встречать прибывающую из Ливорно «Астру» с товарами. Так и получилось, что я обо всем происшедшем не имел ни малейшего представления. Но рисунок мой, как оказалось, подлил масла в огонь. Я думаю, Агостино посчитал, будто отец поделился своими сомнениями с домашними и даже со мной, одиннадцатилетним мальчишкой, и я своим рисунком хотел выразить все презрение, которое мы испытывали к семейству Гравелли.
— Внешне-то, положим, вы ведь всегда вели себя так, будто ничего не случилось.
— Встречаясь на улице или на бирже, наши отцы раскланиваются и, случись при этом быть кому-то третьему, обмениваются даже несколькими ни к чему не обязывающими словами, но все это — только игра на публику. Будь к тому у Агостино Гравелли возможности, он, наверное, давно бы уже нас разорил. Однако мы сильны и работаем в сфере, от которой банкир весьма далек. Вот и все, что я могу тебе рассказать. А теперь пойдем, Рафаэла, Ливио уже спит. Он, должно быть, оттянул уже тебе руки. Давай-ка его мне.
Парвизи отвел жену и ребенка вниз, сам же снова вернулся на палубу. Воспоминания о детской дружбе с Пьетро Гравелли уступили место новым впечатлениям. Зоркие глаза художника восторженно смотрели на распростершийся над морем темно-синий на востоке, пылающий огнем на западе небосвод.
Подгоняемая попутным ветром, «Астра» лихо бежала вперед. Ни Рафаэлу, ни Ливио, ни самого Луиджи на море не укачивало. Морская болезнь скрутила одного лишь Бенедетто Мецци, давнего слугу семейства Парвизи, сопровождавшего на этот раз молодого хозяина в Малагу.
Бенедетто моря не переносил. Бледный как покойник, не способный пошевелить ни рукой, ни ногой, лежал он в своей койке, грустно кося глазами в сторону пришедшего навестить его Луиджи. Ему было уже за сорок, он знал Луиджи еще ребенком и с большой любовью относился к молодому господину и его семье. Маленький Ливио называл его своим лучшим другом. Бенедетто всегда находил время поиграть с малышом. И как они играли! Он знал все игры, которыми увлекаются восьмилетние мальчишки, и был неистощим на всяческие затеи и выдумки; короче — Ливио без него прямо-таки жить не мог. Двадцать лет назад он так же вот возился с Луиджи. Синьор Андреа лишь понимающе усмехнулся, когда в ответ на его предложение слуга незамедлительно согласился променять родину на чужбину, лишь бы не разлучаться с мальчиком.
