– Понима-ает! – протянул, издеваясь, главбух. – А горох колхозный воровать – тоже понимает?
«Ну гад, ну гад!» – прошептал я и кинулся в атаку.
– Это не он горох рвал, – шагнул я вперед, – а я!
Терентий Иванович обернулся ко мне, удивленно разглядывая, что тут за личность такая еще появилась.
– Он меня выручить хочет, – сказал Васька, бледнея и кивая на меня. – Он думает, его не посадят, раз он маленький, вот и выручает. Но вы его не слушайте, это я горох ломал. Два кармана набрал.
– А кто вам сказал, – медленно спросил Терентий Иванович, – что за два кармана гороха вас посадят?
Мы молчали. Председатель хмуро поглядел на Макарыча:
– Опять ты, главный бухгалтер?
– Я! – гордо ответил Макарыч, промокая лысину платком. – Я как есть и буду сознательный колхозник, не перестану стоять на защите социалистической собственности.
– Знаешь что, Макарыч, – задумчиво произнес председатель, – катись-ка ты отсюдова!
Макарыч вскочил из-за стола, подошел к двери, открыл рот, собираясь сказать что-то, но председатель перебил его.
– Знаю, знаю, – прикрикнул он, – чего ты сказать собираешься! Мол, жаловаться стану! Жалуйся! Мы пуганые. Между прочим, когда жаловаться будешь, не забудь сказать, что, когда даже мальчишки работали, ты в конторе сидел!
Дверь грохнула, Макарыч исчез. В избе стало тихо.
– Вот кнутарь! – сказал председатель. – Ему бы только с этим, – он кивнул на кнут, – над людьми стоять. Попадаются же такие гады!
Васька сидел опустив голову, на столе все еще белела лужица молока и лежала опрокинутая кружка.
– Ничего, Васька, – сказал председатель, подходя к нему и садясь рядом, – вот купим осенью трактор, снова пошлю тебя учиться. Будешь главным пахарем у нас! Правильно ты порешил: счетами стучать – не для мужика занятие! А то вырастешь, облысеешь и станешь таким же Макарычем.
Я представил себе Ваську лысым, с очечками на носу, как у главбуха, и расхохотался.
И тетя Нюра, милиционер с деревянной ногой, Терентий Иванович и Васька вдруг тоже рассмеялись.
Это в самом деле было смешно.
* * *
День клонился к закату. Солнце запуталось в слоеных облаках над лесом, угасило свой жар, потонуло ярким малиновым шаром в синем мареве. Васька, перекинув топор через плечо, а я с лопатой наперевес шли к околице.
– Коли можете, приходите, – сказал, уходя, председатель, – там и бабка ваша копошится, смените ее.
На взгорье, за деревней мельтешил народ. Слышался сдержанный говор, редкие, приглушенные удары лопат о камень, стук двух или трех топоров и гундосый голос пилы.
