За те три недели, что он провел на борту корабля хадров, ему случалось видеть Рыжего и его помощников лишь мельком — расстояние, разделяющее их, было слишком велико. Теперь Блейд обратил внимание, что глава клана принарядился: браслеты на всех четырех руках были серебряными, а не бронзовыми, и пояс украшала вышивка перламутром. Глаза у него поблескивали — видно, он успел основательно приложиться к кувшину.
— Вот, — Рыжий ткнул пальцем в широкую грудь своего нового матроса, — Носач. Никогда такого не видел — ни на Восточном Архипелаге, ни на Южных островах.
Он уставился на Грудастую, словно приглашая ее подивиться на этакое чудо природы. Женщина брезгливо поджала губы.
— Двурукий, голый… — голос у нее оказался басистый и густой. — Никогда бы не пустила двурукого на свой корабль. Мразь какая!
— Не судите и судимы не будете, — произнес Блейд, стараясь выдавить милую улыбку. Мохнатая дама, однако, осталась непреклонной.
— Умничает, хрыло, — сердито произнесла она. — Все они такие умники… только и зиркают, как бы обобрать честного хадра. Ладно, — она еще раз окатила Блейда ледяным взглядом, и повернулась к Рыжему, — пусть пьет и жрет, но ко мне на борт — ни ногой!
— Да он — смирный парень, — встрял за честь команды Лысак. — И работящий, клянусь Китом-прародителем!
— Пусть и работает при ваших нужниках, — сурово отрезала Грудастая, — а свои мы сами вычистим!
— Да смирный он и почти непьющий, — продолжал отстаивать достоинства Блейда Лысак. — Ну че плохого, если народ поглядит на него да повеселится?
Старшая клана Каракатицы уставилась на Лысака холодными глазами.
— Если хочешь, парень, можешь сегодня ночевать с этим уродом. Расчавкал?
Лысак сник и рассыпался в извинениях. Блейд, усмехаясь про себя — нравная дамочка! — отошел и уселся у нагретой солнцем деревянной стены надстройки, где хранились гарпуны, колотушки, топорики и остальное промысловое снаряжение. Он не хотел никому мешать или, тем более, послужить причиной раздора, он закусит, сделает глоток-другой местного виски — с чисто исследовательской целью, понаблюдает за нравами хадров и мирно отправится в постель. Более умеренную программу было трудно вообразить.
Высокие чины удалились в сторону кормовой надстройки женского корабля. Солнце село, и на палубах зажгли сотни факелов и плошек с китовым жиром; в почти безветренном воздухе они горели ярким немигающим пламенем. Из камбузов поплыли запахи жареного китового мяса и рыбы, три или четыре самодеятельных оркестра начали наяривать на горнах и рожках зажигательные мелодии и хадры пустились в пляс, время от времени прикладываясь к кувшинам со спиртным. Блейд заметил, что то одна, то другая парочка спускаются вниз, в жилые кубрики — видимо, из соображений благопристойности. Во всяком случае, на палубе никто не валялся.
