— Ма belle dame, si j'ose…[8].
Стихи, вложенные в мою перчатку, роза на моей подушке, серенада майским утром под моим окном — chanson d'amour, plaisir d'amour, maladie d'amour, toujours I'amour[9] — он ухаживал за мной и обхаживал меня, так что я совсем размякла и почувствовала себя любимой. Скажете, я дура? Да, и старая притом, худшая из дур!
А что мне оставалось? Я хотела разгадать эту шараду. И если, вопреки всему, я полюбила принца, когда тот приехал, то это заслуга Симье, служителя, который проложил путь для своего господина. С непревзойденным мастерством, ибо если мы, англичане, выставили на продажу надтреснутый фарфор, то французы пытались всучить нам и вовсе барахло!
«Боюсь, монсеньор не порадует ваши взоры, — писал из нашего посольства в Париже осторожный, как все судейские, Уолсингем, — ибо к его уродской внешности и тщедушию — даже данное ему при крещении имя Геркулес пришлось заменить на Франциска, имя покойного брата, — он еще и рябой, все его лицо до кончика огромного, нечеловеческого носа изрыто глубокими оспинами».
Слава Богу, мой мавр опустил в своем послании, что принцу нет и двадцати, а мне уже за сорок…
Мне за сорок? Как это может быть, Господи помилуй?
— Мне он не нравится! — бушевал Хаттон, наливаясь краской, так что лицо у него становилось одного цвета с алым атласным камзолом. — Коли у меня будет соперник, так пусть это будет англичанин, в чьих жилах течет красная кровь, а не наш извечный враг, француз-лягушатник!
Англичанин, в чьих жилах течет красная кровь? Для меня это означало только одного человека. Но я могла лишь гадать, что думает сам Робин. Теперь он часто покидал двор, а когда возвращался, казался безразличным, и не только ко мне. Я позлорадствовала, видя, как он холоден с глупой вдовицей Дуглас, а та, едва он оставлял двор, тут же уезжала в страшной спешке. Однако все тщетно — он не обращал на нее никакого внимания. И нет чтоб зачахнуть, как героиня какой-нибудь баллады, она вдруг разжирела, пропала ее осиная талия.
— Что же, Дуглас едой утешается? — выпытывала я у Кэт Кэри.
— Вероятно так, мадам, — отвечала Кэт. Она не смотрела мне в глаза. Я понимала. Она, как и все, стеснялась теперь говорить о нем, но я знала, что он по-прежнему меня любит, и понимала, каково ему приходится.
Впрочем, его поведение говорило само за себя.
Как только Дуглас отпросилась от двора поправить здоровье и фигуру, а значит, перестала его преследовать, он сразу нашел время поиграть в кошки-мышки со мной!
