Махоркой не тянуло. Лес пахнул сам собой; о нем не скажешь, что он благоухал, лес – не какая-нибудь клумба, он пахнул всерьез, глубоко и выразительно. Я постоял несколько секунд, глубоко дыша носом – в несколько приемов, как это в свое время рекомендовали йоги, а потом – медики. Тем временем Анна тоже вылезла и остановилась подле меня. Лес как-то сразу пришелся ей впору, без всякой примерки; она выглядела в нем так же хорошо, как в комнате или возле катера, на фоне высокой травы, когда ее можно было бы снимать для рекламы наших катеров – если бы такая реклама требовалась. Я смотрел на Анну, и на миг мне захотелось, чтобы не было ни катера, ни тех обломков, которые нам сейчас предстояло увидеть, ни планеты, ни чокнутой звезды Даль, а был бы рюкзачок, свернутая палатка на двоих, пара надувных матрацев и совсем немного всякой походной мелочи, и чтобы происходило это на Земле, где-нибудь в тех краях, где сосны растут на самом берегу моря. И чтобы мы с ней стояли вот так, перед тем, как разбить здесь лагерь, наш первый лагерь, но не последний, ни в коем случае не последний.
– Анна, – сказал я ей. – Хорошо, правда?
Она кивнула. Но мы были не на Земле, а на чем-то вроде пороховой бочки, и не время было настраиваться на лирику; мы поняли это одновременно; вернее, я понял, а она почувствовала. Она отвела глаза, а я вздохнул, подошел к катеру, посмотрел на экран анализатора, засек направление, выключил прибор и защелкнул купол.
Идти надо было метров сто – сто двадцать. Мы тронулись, петляя между стволами. Я шел и думал: нос все-таки должен был бы возвышаться над вершинами деревьев – или за это время все так глубоко ушло в грунт? О чем думала Анна, не знаю. Она шла серьезная и чуть грустная; мне захотелось, чтобы она улыбнулась, и я пробормотал внезапно пришедшую на ум песенку:
Три мудреца в одном тазу
Пустились по морю в грозу…
Она посмотрела на меня и нерешительно улыбнулась, и тут же едва не упала, споткнувшись о вылезший на божий свет корень. Я «поддержал ее и отпустил не сразу, но она снова взглянула – так, что я понял: никаких шуток не будет, дело серьезное; да я и не хотел шуток. Я стал думать о другом: в тазу на этот раз было не три, а целых десять мудрецов, все как на подбор, мастера на все руки, на все ноги, на все головы. Но какое это имеет значение? Будь попрочнее старый таз, длиннее был бы мой рассказ, – так пелось дальше в той песенке; а что ожидало нас? Вдруг задним числом я разозлился; в общем виде проблема выглядит элементарной: объяснить людям, что дела плохи, что надо драпать отсюда так, чтобы пятки сверкали, – и прикинуть, как им помочь. А на практике – Шувалов исчез, а без него мы можем придумать что-нибудь никуда не годное и совсем испортить дело, – а время идет, и работает оно не на нас, а на звезду, потому что мы играем на ее поле, и пока что она ведет в счете. Может быть, конечно, Шувалова удастся разыскать быстро (и черт его дернул исчезнуть!), но ведь это издали планеты выглядят такими маленькими, что только сядь на нее – и все сразу окажется как на ладони; на деле же и самая маленькая планета ой-ой как велика, а ведь даже на Земле прилететь в свой город вовсе еще не значит – добраться домой.
