— Я не знаю ничего, — жалобно простонал Гиркан, — я не знал, что чаша отравлена... Пощадите!
И он снова упал на колени.
— Первосвященник, встань! — опять сказал Фазаель.
— Замолчи, несчастный! — крикнул на него Антигон.
— Встань! Не унижайся перед наемником-варваром, — настаивал Фазаель. — Ты первосвященник.
— Так вот же! — яростно закричал Антигон и бросился к стоявшему на коленях Гиркану. — Вот же! На! На!
И он, обхватив голову несчастного старика руками, стал грызть ему уши.
— Вот тебе! Вот тебе! — И он окровавленным ртом выплевывал куски откушенных у Гиркана ушей.
— О, Адонай! — воскликнул Фазаель.
Гиркан, обливаясь кровью, упал на землю, закрывая ладонями откушенные раковины ушей.
— Вот вам! — говорил кровавым ртом Антигон, отплевываясь. — Теперь он больше не первосвященник и им уже никогда не будет.
Дело в том, что, по законам Иудеи, сан первосвященника могли носить только люди «беспорочные» — и в нравственном, и в физическом отношении.
Фазаель, разодрав свою мантию, стал перевязывать голову Гиркану.
— О, если бы со мной был меч! — простонал он.
В это время прискакал гонец.
— Какие вести? — крикнул издали Варцафарп.
— Ирод успел достигнуть Масады и, оставив там женщин и свои сокровища под защитой сильного гарнизона, сам с отборной конницей ускакал по направлению к Петре. Наши конники не могли догнать его, — отвечал гонец.
— О, Адонай! — радостно воскликнул Фазаель. — Теперь я умру спокойно... Мститель моих врагов жив! О, Иегова! Бог Авраама, Исаака и Иакова! Прими дух мой!
И, стремительно разбежавшись, Фазаель ударился головой о скалу.
Он был мертв[12].
Над Римом ясная, лунная ночь. Неподвижно стоящий над вечным городом полный диск ночного светила обливает нежным, матовым светом причудливое здание Капитолия и храмы, отбрасывая черные тени на Форум и на колоннады, тянущиеся от священного пути (via sacra) до подножия храма Юпитера.
Но не спит столица мира. Слышится иногда лязг оружия, людской говор или замирающие в темноте шаги ночных путников. Во многих зданиях виднеются огоньки, хотя уже за полночь.
На террасе одного из богатых домов недалеко от Капитолия, в тени колонн, словно неподвижная мраморная статуя, видна человеческая фигура. Это Ирод. Задумчивые глаза его устремлены куда-то далеко на Восток, а в уме проносятся мрачные картины его бурной жизни. Да, почти только мрачные. Светлых он не помнит. Разве только тогда они были менее мрачны, когда он еще не знал жизни, когда вместе с братом Фазаелем и царевичем Антигоном они, почти детьми, учились мудрости в этом большом, страшном городе. Но и тогда, бродя в свободные часы между колоннадами храмов и в тени портиков или толкаясь среди шумной толпы Форума, он тосковал о далеком Иерусалиме, о выжженных солнцем холмах Идумеи или о пальмовых и бальзаминных рощах Иерихона. Блаженное время!.. Золотая молодость!.. Но Фазаеля уже нет на свете, как нет и их великого учителя Цицерона. И тот, и другой — жертвы рока... А Антигона этот рок вынес на высоту величия, на высоту престола. Сила диких парфян и безумие иудеев возложили царский венец на его голову... О, слепой, безумный, как и иудеи, рок! А его, Ирода, этот слепой рок низверг в бездну ничтожества.
