– Почему бы нам не продать «Лавры», если ты недоволен? Дом и сад слишком велики для меня теперь, когда стало так трудно находить прислугу, не говоря уж об этих ужасных жилых массивах, которые строятся вокруг нас.
– Я вполне доволен. Я ведь сказал только, что в моей комнате солнца не бывает. Но впустить больше солнца в комнаты хотела ты, а не я. Мне нравится жить в большом доме с большим садом. И мне все равно, какие жилые массивы строятся вокруг нас, пока их не начали строить в Уголке. А что касается прислуги, то всегда можно кого-нибудь найти, если платить достаточно. Вся беда в том, что ты и теперь хочешь платить слугам столько же, сколько мама платила им до войны.
Элис уклонилась от этой неприятной темы и сказала умоляюще, как говорила уже не раз:
– По крайней мере разреши покрасить балконную решетку.
– Пока я жив, этого не будет! Уж если говорить о нелепых причудах нынешней моды, мне особенно противно видеть, как старинные чугунные решетки марают белой краской. Возможно, викторианцы строили дома не слишком красивые с архитектурной точки зрения, но, во всяком случае, они были последовательны.
Лиз перевела спор на другое:
– А ты способен понять ту просто монументальную глупость, которая заставляла их строить дома фасадом на юг, а не на север, точно они по-прежнему находились в Англии? Они жили в прошлом во всех отношениях!
– De gustibus non est disputandum[1], – сказал Мартин.
– Ах, уж эта твоя латынь! – Элис сияла крышку с блюда, и по столовой разлилось благоухание жареной печенки и грудинки.
– Ньям-ньям! – воскликнула Лиз. – Обожаю печенку, как ее готовит тетя Элис! А ты, папа?
– Мне нравится все, что готовит твоя тетя Элис, – ответил Мартин, улыбаясь им обоим.
Элис, далеко не умиротворенная, положила печенку с грудинкой на их тарелки и, облизнувшись, решительно опустила крышку, а сама с добродетельным видом сбрасывающего вес человека, который устоял перед соблазном, принялась за неаппетитный диетический сухарик.
«Как лгут рекламы! – думала она. – Утверждают, будто эти сухарики вполне заменяют завтрак и по питательности и по сытности, а ведь к десяти часам я так проголодаюсь, что поджарю себе еще хлеба и доем все, что останется!»
Но, во всяком случае, Мартин и Лиз видели, как строго она соблюдает диету.
Она налила чай Мартину, кофе со сливками Лиз, черного кофе себе и сунула руки в карманы, чтобы не снять крышку с блюда. Под ее пальцами зашуршал конверт. Она достала его и бросила по столу Лиз, сказав сердито:
