- Еще три недели, - проговорил Агамемнон и припал к кубку, проливая вино на уже запятнанную тунику. - Мне нужно еще три недели.
- Господин?
Агамемнон выронил кубок на покрытый коврами земляной пол и наклонился, лукаво улыбаясь:
- Через три недели мои корабли повезут зерно из моря Черных вод через Геллеспонт в Микены. И ни Приам, ни Гектор не сумеют остановить их.
Одиссей только охнул. Тут я понял, что Агамемнон далеко не дурак. Если царь не мог захватить Трою, то ничто не мешало ему провести свои корабли через проливы и подождать, пока они не вернутся нагруженные зерном, прежде чем снять осаду. И если ахейцам придется оставить стены Трои, Агамемнон запасет на год зерна в амбарах родных Микен. А потом либо воспользуется им сам, либо продаст соседям, если это окажется выгоднее.
Одиссею дали здесь прозвище хитроумного, но я понял, что итакиец попросту осторожничал, заранее рассчитывая все варианты, прежде чем сделать ход. Однако по-настоящему лукав был не он, а Агамемнон... изворотливый, эгоистичный и жадный.
Быстро оправившись от изумления, Одиссей проговорил:
- Но сейчас нам представилась возможность полностью разрушить Трою... Не только ограбить город, увести женщин, но и оставить за собой право плавать через Геллеспонт, пока ты будешь властвовать.
Агамемнон откинулся в кресле.
- Хорошая мысль, сын Лаэрта. Очень хорошая мысль. Я подумаю и созову совет, чтобы все обсудить... Но после завтрашнего поединка.
Кивнув, Одиссей ответил:
- Да, после того как мы увидим, останется ли Ахиллес среди нас или же умрет от копья Гектора.
Агамемнон широко улыбнулся.
15
В ту ночь я спал хорошо.
Теперь у меня был собственный шатер, как подобает предводителю отряда. Я рассчитывал, что густое, подслащенное медом вино подействует на меня словно снотворное. Но этого не произошло. Я крутился на своем соломенном ложе и каждый раз, ненадолго забываясь, видел своим внутренним взором лики творцов. Они ссорились, препирались и заключали пари, споря, кто победит в предстоящей схватке.
А потом я увидел Афину, мою возлюбленную. Безмолвная и одинокая, стояла она вдалеке от беззаботно смеявшихся богов, игравших жизнями людей. Серьезно, без улыбки она смотрела на меня, но не проронила ни звука, словно каменное изваяние. И только пристально вглядывалась в мои глаза, словно пыталась передать какую-то весть.
- Ты же мертва, - сказал я ей.
Ответил мне скрипучий голос Политоса:
- Афина жива, пока ты поклоняешься и служишь ей.
