— Это дискриминация.
— Это жизнь. Мужчины должны охранять ее, женщины — продолжать.
— Да? И кто это решил?
— Бог.
Маэстро замолчал. Просто гнал и гнал автомобиль. Единственным собеседником Али стало радио. А оно развлекало девушку сначала жалобным воем про геройских снегирей, потом — пессимистическим ревом недодолбаной стервы, стонущей на грани истерики: «Нелюбовь… Нелюбовь… Нелюбовь…»
Самыми мелодичными и жизнелюбивыми из раскручиваемых музыкальных опусов и казусов были старенький:
«Утекай, в подворотне нас ждет маньяк!» — и новенький:
«Ай-ай-ай-ай-ай-ай-ай, убили негра!» Ритмы сливались, били по мозгам, и отупение, вызванное усталостью и жарой, становилось навязчивым, долбило жутковатой какофонией звуков и слов… Порой, как глоток среди зноя, попадались и гармоничные мелодии, но стоило Але вслушаться, как она узнавала в «отечественном» шлягере «Там за туманами, дальними странами…» щемящую мелодию итальянца Нино Рото из «Крестного отца». Впрочем, то, что почти все расейские «стары» и «старлетки» без ущерба для совести и с прибылью для кармана брали чужое, Алю волновало мало: это в проклятом капиталистическом окружении использование не своей интеллектуальной собственности трактуется как банальная кража. Для наших же безголосых, безволосых и беззубых «старов» присвоение чужих мелодий можно считать и «гуманитарной помощью».
Ну вот, снова этот уродский рефрен! Дебилизацию подрастающего поколения поставили на поток. Все это и есть не что иное, как зомбирование: подростки и сочувствующие уже реагируют не на слова, не на мелодию, а на тысячи раз повторенную фразу; начинают дергаться в такт, входят в транс… «Давай вечером умрем весело — будем опиум курить… Давай вечером умрем весело…»
Аля резко крутанула ручку настройки… Вступительные аккорды песни уже отзвучали, мелодия заполнила пространство:
По острым иглам яркого огня Бегу, бегу — дорогам нет конца!
Огромный мир замкнулся для меня В арены круг и маску без лица.
Я шут, я арлекин, я просто смех.
Без имени и, в общем, без судьбы…
Девушка даже не слушала, просто… душа ее сделалась легкой, мир поплыл перед глазами, Аля подумала, что это — от разогретой солнцем земли, потом почувствовала солоноватый привкус на губах и только тогда поняла, что плачет.
