Эдуард закрыл дверь так же бесшумно, как открыл, и вернулся к себе. Где-то в глубине он давно подозревал, что его родители неверны друг другу; он полусознавал, что у его матери есть любовники, но отгонял эту мысль.
Но это! Давно ли, думал он. Давно ли?
На столике у кровати стояла бутылка с минеральной водой и стакан. Он схватил стакан и в ярости швырнул его в ближайшее зеркало.
На следующее утро он половину урока выжидал подходящую паузу. А тогда взял карандаш и уравновесил его на пальце.
– Скажите, – произнес он, когда Хьюго поглядел на него. – Скажите, вы трахаете мою мать?
Наступило короткое молчание. Эдуард тщательно выбрал именно этот термин для пущего эффекта, но лицо Хьюго осталось невозмутимым. Он открыл лежавшую перед ним книгу.
– Да. Собственно говоря, это так.
– И давно?
– Практически с тех пор, как меня наняли. Более или менее. – Хьюго провел рукой по лбу. – Это что-нибудь меняет?
– Я просто хотел выяснить. По-моему, мне следует знать. – Эдуард помолчал. Он чувствовал себя поразительно спокойным. – Вы в нее влюблены?
– Нет. – Хьюго тоже помолчал. – То есть не в том смысле, который вы подразумеваете.
– Но перестать не можете?
– Нет. – Хьюго отвел глаза. – Мне было бы крайне трудно… перестать.
– Но вы чувствуете себя виноватым? Зная, что мой отец во Франции? Что в любую минуту его могут убить?
Новое молчание было долгим. Наконец Хьюго закрыл книгу перед собой.
– Из-за этого я себя ненавижу. Если это может послужить вам утешением.
– И все-таки продолжаете?
– И все-таки продолжаю.
– Так… – Карандаш в пальцах Эдуарда переломился пополам. Он тщательно сдвинул половинки на столе. – Ну… Спасибо, что вы ответили на мои вопросы. Но ведь вы сами однажды сказали, что на вопросы надо отвечать. Всегда. Не уклоняться. Насколько я помню.
– Я это сказал? – Хьюго слегка улыбнулся. – Ну, в таком случае я был прав. – Он помолчал. – Хотите продолжать занятия или предпочтете, чтобы я ушел?
– Мне бы хотелось продолжать.
– Поэзия?
– Пожалуй, нет.
– Очень хорошо. – Он посмотрел в окно уже на два черных провала среди домов напротив. – Так вернемся к «Войне и миру».
– Я бы предпочел математику.
– Как хотите. – Хьюго раскрыл учебник. – Вы совершенно правы, – сказал он, посмотрев на Эдуарда. – Ведь даже когда к ней нет особых способностей, ее точность успокаивает, правда? Ни парадоксов, ни путаницы. Все строго, точно. Совсем не так, как в литературе.
– Или в жизни, – сказал Эдуард, и они улыбнулись друг другу.
