Лили все еще оставалась в постели: голова у нее разболелась еще больше, и она намеревалась отдыхать всю вторую половину дня, так как вечером им предстояло ехать в оперу, а потом на прием во французское посольство.
— Вы не забыли, что сегодня приезжает с визитом герцог? — спросила Корнелия.
— Нет, не забыла, — ответила Лили, — но он ведь приезжает к тебе, а не ко мне.
В ее голосе прозвучала металлическая нотка, и Корнелия почувствовала, что краснеет.
— Не представляю, зачем он хочет меня видеть, пробормотала она.
— Значит, ты совершенно глупа, — ядовито заметила Лили и, прежде чем Корнелия успела сказать что-нибудь еще, добавила раздраженным тоном: — Ступай. Скажи Добсон, чтобы принесла мне одеколон и опустила жалюзи. Мне нужен покой.
Корнелия подумала, что голова у тетушки болит, должно быть, очень сильно. Она послушно вышла из комнаты и разыскала Добсон. Потом спустилась вниз, в большую белую с золотом гостиную. Решив, что ей следовало бы почитать, она взяла какую-то книгу, но сосредоточиться не могла и, перевернув три страницы, отложила ее.
Чтобы как-то занять себя, Корнелия стала бродить по гостиной, рассматривать фотографии в серебряных рамках, расставленные на крышке рояля, все они были подписаны известными и знаменитыми людьми. Там были фотографии членов королевской семьи, множество фотографий красивых женщин в диадемах и перьях, с обнаженными плечами, в облаках тюля. Были и мужчины — во всем великолепии военной формы, многие из них молодые и красивые. Но одного лица Корнелия среди них не нашла и задумалась, почему там не было фотографии герцога.
Потом она стала рассматривать украшения комнаты. Маленькие серебряные модельки паланкинов, карета с лошадьми, флаконы для нюхательной соли, веера, миниатюрные филигранные корзиночки загромождали столешницы полудюжины пристенных столиков, на которых стояли также огромные вазы с оранжерейными цветами. Лили любила гвоздики, и они были в доме повсюду. Витавший в воздухе аромат был, казалось, постоянным напоминанием о самой хозяйке дома.
Эта комната — идеальный фон для ее золотой красоты, подумала Корнелия и пожалела, что не выбрала для приема герцога какого-нибудь другого места. Но мысль мелькнула и исчезла, и в следующую минуту Корнелия уже радовалась тому, что он увидит ее среди атласа и парчи, позолоты и серебра, а не в окружении атрибутов ее былой нищеты.
Впервые с тех пор, как она получила наследство, Корнелия подумала, что могла бы преобразить Розарил, но тогда ей не хотелось тратить эти деньги — они появились слишком поздно и уже не могли принести счастья ее родителям. Они ненавидели нищету, и ей было горько думать, что их не стало за год до того, как она узнала о своем богатстве. Если бы был жив папа, он захотел бы тысячу вещей — лошадей, конюхов, новые конюшни и даже, может быть, автомобиль. Мама была бы в восторге от модных платьев, мехов и драгоценностей. Но к чему было бы покупать все эти вещи, если некому им радоваться?
