Он был уверен, что в спальне Анриэтты свет не выключен.
В темное время суток она никогда не гасила ночник у кровати.
Отец в качестве наказания запирал ее ребенком в шкаф, и в ней до сих пор жил панический страх темноты.
Лорд Харткорт осторожно повернул дверную ручку и вошел в спальню любовницы, держа перед собой букет гардений.
Он хотел осыпать ими ее волосы, чтобы они пропитались чудесным цветочным ароматом.
В комнате действительно горел приглушенный свет. Кровать Анриэтты у дальней стены была скрыта атласным пологом. Виднелся лишь небольшой ее кусочек, устланный кружевными подушками. На них темнели рассыпавшиеся рыжие волосы. И лежала чья-то мускулистая рука…
«.Анриэтта не одна!» — пронеслось в голове лорда Харткорта.
Прошло, наверное, несколько мгновений, показавшихся ему вечностью, прежде чем Анриэтта высунула из-за полога голову и испуганно вскрикнула.
— Простите меня за вторжение, — произнес лорд Харткорт ледяным тоном, который, как всем показалось, заморозил даже воздух в комнате.
— Mon Dieu! — вскрикнула Анриэтта. — Ты сказал, что сегодня больше не придешь!
Мужчина тоже выглянул. Это был человек средних лет с сединой на висках и широкими черными бровями. Его лицо выглядело до смешного растерянным.
Лорд Харткорт саркастически улыбнулся.
— Желаю вам обоим доброй ночи!
Он вышел из комнаты, плотно закрыл за собой дверь и начал медленно спускаться по лестнице.
Анриэтта завопила — пронзительно и неприятно.
Она еще долго будет орать, мрачно ухмыляясь, подумал лорд Харткорт. Будет поносить своего любовника, обвинять его во всех своих бедах…
Он сел в машину и на бешеной скорости помчался прочь, направляясь в сторону леса, желая уехать как можно дальше от пороков и извращений Парижа.
Он злился не только на Анриэтту, но и на себя — за то, что был таким идиотом. Если бы с нею в постели лежал сейчас человек молодой и красивый, его, наверное, не терзали бы столь страшные муки. Но с Анриэттой развлекался мужчина средних лет, а это означало, что ее интересовали лишь дополнительные деньги и драгоценности.
Лорд Харткорт презирал себя за то, что связался со столь ненасытной, столь алчной, столь бессовестной хищницей, за то, что был настолько глупым, настолько наивным.
Вспомнив о чеке, который ему предстояло выписать на оплату ожерелья, он прибавил газу. Ему ничего не стоило связаться с ювелиром и сказать, что сделка не состоится, но идти наперекор своим правилам он не хотел. Это ожерелье было его подарком Анриэтте, несмотря ни на что.
