– Мадемуазель Сибилла, – признался он.
– Какое отношение имеет моя дочь к крокодилам? – восклицаю я. Ладно, у нее давно своя жизнь, но всякий раз, когда я слышу о ней, мне становится не по себе. При мысли о детях я почему-то всегда испытываю угрызения совести.
Короче, я узнаЮ, что в каком-то заведении на площади Клиши у Сибиллы номер с кайманами. Все это мне до того не понравилось, что я не стал дальше расспрашивать. Я слышал, что она подрабатывает в ночных заведениях, но выходить на публику с крокодилом – это уже перебор. Такого будущего для единственной дочери не пожелает ни один отец, по крайней мере такой, как я, – из протестантской семьи.
– И как называется эта забегаловка? – процеживаю я, посинев от злости. – Так и тянет туда заглянуть.
Он протягивает рекламный проспектик. На спине у меня выступает холодный пот: название «Новая Титания» кажется знакомым, чересчур знакомым, хотя эти воспоминания и относятся к другой части света.
– И кто там заправляет? – спрашиваю. – Ну да, директор, хозяин, короче!
– Так вы о мадам Татареску... – И он поднимает цинковую посудину, собираясь унести выводок.
Я тупо уставился на бурлящее месиво зеленых чешуек, лапок, хвостов, распахнутых пастей, как будто меня оглоушили – в ушах стоял сплошной гул вперемешку с неясным жужжанием и потусторонним трубным звуком, – и все это оттого, что я услышал имя той женщины; когда-то я сумел уберечь Сибиллу от ее губительного влияния и долго заметал наши следы, пересек два океана, наладил для нас с дочкой спокойную, размеренную жизнь. Все впустую: Влада добралась-таки до своей дочери; она использует Сибиллу как приманку; теперь я снова у нее в руках. Только она способна пробуждать во мне яростную неприязнь и одновременно смутное влечение. А вот и первая ласточка от нее – кишащий рептилиями садок. Она как бы напоминает, что зло остается ее единственной средой обитания; что мир – это наполненный крокодилами колодец, из которого мне никогда не выбраться.
Именно таким увиделось мне с высоты последнего этажа узкое дно двора-колодца. Небо уже светлело, но внизу еще пучился липкий мрак. Я с трудом различал расплывчатое пятно, в которое превратился Жожо, взмахнув в пустоте, как крыльями, полами пиджака и размозжив себе все кости с глухим, почти ружейным хлопком.
Пластиковый мешок остался у меня. Мы могли бы бросить его здесь же, но Бернардетта опасалась, что улику найдут и легко восстановят истинный ход событий. Так что надежнее было забрать мешок и потом уничтожить.
