— Мы поедем вместе с Бичикэ? — Кишлик резво вскочил на ноги.
— Нет, она останется тут.
Хасар отодвинулся от огня, лег головой на седло. На степь опускались сумерки. Еле ощутимое движение воздуха несло прохладу. Днем Хасар поспал и сейчас чувствовал во всем отдохнувшем теле бодрость, радовался предстоящей ночи с влекущей к себе новизной…
Кишлик все еще стоял, беспомощно оглядываясь.
— Иди! — прикрикнул на него Хасар.
Взяв уздечку, тяжело передвигая ноги, Кишлик ушел, растворился в сумерках. Нукеры укладывались спать. Хасар поднялся, поманил Бичикэ пальцем и, когда она подошла, подхватил на руки, легко поднял, понес к юрте. Она коротко вскрикнула, забила руками и ногами. Из сумрака выскочил Кишлик, упал на колени, пополз, хватаясь за его гутулы.
— Не делай этого, великий нойон. Не топчи моего очага. У тебя есть все, у меня — только Бичикэ. Не делай этого…
Толкнув Бичикэ в юрту, Хасар обернулся, легонько пнул Кишлика.
— Глупый харачу, ты хочешь, чтобы я сам готовил себе постель?
Поезжай. Нукеры, проводите этого дурака!
Встречный ветер выжимал из глаз Кишлика слезы, размазывал по щекам.
Кобылица распластывалась в беге, но он беспрестанно бил ее по боку концом повода.
Курень его хозяина стоял недалеко, и Кишлик прискакал в него, когда там еще не спали. Не дослушав его сбивчивого рассказа, Даритай-отчигин охнул, забегал по юрте.
— Пропала моя голова! Что сделает со мной Тэмуджин за укрытый от его глаз табун? Вечное синее небо, огради меня от гнева его безудержного!
— Я останусь без жены… Защити…
— Не мог укрыть кобылиц, пустоголовый! Разинул рот!
— Он отобрал у меня жену… Он твой племянник. Поедем. Пусть не трогает…
— Хэ, не трогает. Станет он ждать нас с тобой. Это же Хасар! Э-э, погоди… — Даритай-отчигин остановился. — Хасар спит с твоей женой?
Хорошо, Кишлик, очень хорошо. Дай Хасару горячую женщину — все забудет.
Хе-хе, ему не до табуна сейчас…
— Бичикэ моя жена? Моя! — теряя разум, закричал Кишлик.
— Если бы на твоем коне поехал чужой, ты мог беспокоиться — загонит.
А жене что сделается? Ступай! И помалкивай. Ступай. — Тыча легкими острыми кулаками в спину, Даритай-отчигин вытолкал его из юрты.
Спотыкаясь, Кишлик добрел до коновязи. Стал отвязывать повод — не слушались руки. Тяжелыми толчками билось сердце, из груди поднимался тугой ком, перехватывая дыхание. Кишлик поднял глаза к небу, может быть, для молитвы, может быть, для проклятия, но огромные звезды пошли кругом, и он осел на землю, вцепился руками в иссеченную копытами траву, завыл, как воют собаки, почуявшие близость своего конца.
