Чип зашел в кафе, бросил официанту:
— Дос сербесса[3]! — И пошел занимать самый дальний столик, куда осенью в ветреную погоду долетали брызги прибоя. Сейчас лето полностью вступило в свои права, и бархат ночного моря был неподвижен, как черные крылья огромных уснувших бабочек. Испанский Чипа ограничивался возможностью сделать заказ в ресторане, договориться с проституткой или гостиничным портье, но Чип знал, что эти люди ценили, когда к ним обращались на их родном языке, и они нравились Чипу больше пафосной и шумной тусовки, с которой он приехал в их страну. Он быстро выпил кружку ледяного пива, набрал полные легкие морского воздуха и подумал, что с удовольствием просидел бы за этим столиком остаток жизни. И тогда, словно сотворившись из ночи, появился этот Дед. Он с улыбкой гранда или предводителя контрабандистов, обнажившей ровный и все еще безупречной белизны ряд зубов, поинтересовался, не помешает ли. Чип вообще-то хотел посидеть в одиночестве, но Дед был уж очень колоритен, и Чип решил, что общение с таким персонажем действительно не помешает. Далее Дед поинтересовался у Чипа, не француз ли он.
— Нихт, — ухмыльнулся Чип, а потом добавил, — нон…
— Дойчлянд?[4] — Дед посмотрел на Чипа и тут же отрицательно покачал головой. — Вэ ар ю фром?[5].
— Фром Раша?[6] — улыбнулся Чип. — Руссо…
— Руссо?!!
— Си, сеньор… Так точно…
— Так точно, — повторил испанец. Казалось, он очень обрадовался. — Я немного говорю по-русски. Так точно. Именно так говорил мой друг (испанец имел сильнейший акцент, путал буквы: й-а-а ньемнохо говорью руссо, — но Чип понимал его, к тому же познания Чипа в испанском были значительно беднее). Испанцы помнят русских, и многие благодарны им за тридцать шестой год, правда, сейчас времена меняются.
— Да, действительно, — согласился Чип.
— У меня был друг, русский летчик, мы звали их «курносые»… Он погиб под Мадридом, когда уже распустили интербригады и поражение Республики стало неизбежным… Его звали Миша. Он говорил, что это — медведь. Русский медведь.
— Наверное, так, — улыбнулся Чип. — Стало быть, тезка.
— Тезка?
— У нас с ним одно имя. Я тоже Миша. Михаил Коржава.
И они познакомились.
Они говорили долго, пока не перебрали множество тем — от корриды, фиесты и русских пельменей до секретов виноделия, где род Деда оказывается весьма преуспел; от работ Эль Греко и Веласкеса, возможности реставрации тоталитаризма в России до сумасшедшей архитектуры Гауди, которую Чип наблюдал в Барселоне и ее окрестностях. И чем больше они говорили, тем уютнее становилось Чипу и тем меньше ему хотелось покидать человека, чей род уже не одно столетие превращал виноградный сок в вино — Чип оценил молодой янтарный мускат и терпкое красное трехлетнее — и в чьих жилах скорее всего вместо крови пульсировало расплавленное Солнце.
