Жалко его стало, как себя, будто не одна, а вместе с ним, смешным бродягой, стояла она у края серой мглы.
- Если б Степка меня задушил, значит, я бы умер! - вдруг сказал Моня и спохватился, вспомнив Катину просьбу. - Больше не буду. Только потешно все... Сашка чуть не умер, я чуть не умер, ты... а Степка и вообще... Все! Все! Не буду, честное слово!
Но, помолчав минуту, снова забормотал:
- Если бы я умер, как это было бы?.. Все было бы как всегда, а я бы ничего не видел?..
И вдруг всхлипнул:
- Степку жалко! Я ж не хотел... Зачем он все это сделал? Я вот, может, еще ни разу... ну... не было у меня еще никогда... Ну, это, женщины, что ли... Так чего ж теперь, и про совесть забывать!..
Спокойным голосом Катя сказала:
- Гаси свет!
Он подтянулся к лампе, дунул в стекло. Пламя метнулось, но не погасло. Моня дунул сильней, и в наступившей темноте запахло горелым фитилем.
- Иди сюда, сядь.
- Куда? - спросил он.
- Сюда.
Нащупав его руку, Катя провела ладонью по пальцам, сказала:
- У тебя будет женщина!
- Так, наверно... - неуверенно хмыкнул Моня.
- У тебя сейчас... будет женщина, - сказала Катя отчетливо и достаточно громко.
- Чо? - спросил он сорвавшимся голосом.
- Иди сюда, иди, глупый! - шепнула она, отодвигаясь от края и взяв его за руку.
- Не надо! - умоляюще зашептал Моня, но не воспротивился ее движению.
- Глупый, ты в сто раз лучше меня!
- Я не могу так! - прошептал он отчаянно.
- Ничего, ничего! - успокаивала она. - Все хорошо, все правильно! Что я могу еще сделать для тебя?!
Она гладила его космы, а он вроде бы и сопротивлялся и трепетал, и ей казалось, что даже в темноте видит его большие, детские глаза, а в них страх и радость...
Он ничего не умел и выдохся на первом же порыве и, кажется, не знал, это уже все или еще нужно что-то делать...
Она погладила его по щеке и приказала: "Спи!" И он тут же заснул и ни разу не пошевелился за все время, пока она лежала в темноте долго-долго с открытыми глазами, пока дождалась желтой луны в оконце зимовья, пока смотрела на нее, кажется, ни о чем вовсе не думая, ни о чем не жалея, не испытывая в душе ни любви, ни ненависти и никого не вспоминая.
"Если нирвана есть равнодушие, то я познала ее, - подумала она. - Это хорошее состояние... для умирающего. А я? Хочу ли я жить?"
С чердака послышался шорох. Она знала, это колонок промышляет, желтенький, гибкий зверек; защищаясь, он выпускает едкий нестерпимый запах, такой, что даже собака разжимает клыки. Катя вспомнила, как выглядит на снегу след колонка, но побоялась, что может начать вспоминать то, что ей сейчас не нужно, и вообще больше не нужно, и снова смотрела на луну, краем уже уходящую за окно.
