– Удар по голове. Вероятнее всего, топор или тесак. Мгновенная смерть.
Питерс направился в гостиную, где его поджидал Манетти. Вместе они вышли наружу – надо было глотнуть свежего воздуха.
Вик предложил сигарету, он взял, и оба закурили. Небо постепенно начинало сереть; была та самая чудесная предрассветная пора, когда на смену стрекоту сверчков постепенно приходит пение птиц.
– Ну и что ты думаешь? – спросил Манетти.
Но в словах его слышался несколько иной подтекст: «Ты – единственный из всех нас, кто был там. Только ты можешь сказать наверняка».
Участники тех ночных событий либо умерли, либо разъехались – кто куда, лишь бы подальше, и чтобы не вспоминать о случившемся всякий раз, когда заходишь в лес или собираешься искупаться в море.
Ему бы тоже надо было сделать то же самое.
Вот только Мэри – Мэри родилась здесь, в Мертвой речке, и никуда не хотела отсюда уезжать.
Впрочем, ему одному хватало и кошмаров. Уезжай. Уезжай подальше отсюда.Все те же кошмары, которые сплошной лавиной обрушивались на него, покуда он не опрокидывал второй, а то и третий стакан виски. Перед глазами снова и снова появлялся тот паренек, который медленно надвигался на него, – Питерс кричал ему, чтобы он остановился, но тот так и не послушался, и тогда грохнул залп выстрелов, пальнули все разом, и...
А теперь и Мэри уже нет, и семьи – вообще ничего и никого. В городе жили сплошные незнакомцы. Надо было ему все же уехать отсюда. Даже сейчас было еще не совсем поздно.
И черт с ней, с этой жарой в Сарасоте – ведь есть же у них кондиционеры, правильно?
– Какой-то подражатель, как ты считаешь? – Манетти попытался было изобразить в голосе некоторую надежду.
Питерс посмотрел на него. Вид у шерифа был усталый, а его худое, почти тощее тело постепенно начинало сгибаться в большой вопросительный знак. Да и намного ли моложе его самого был Вик Манетти?
– Через одиннадцать лет? Вик, да ты что – подражатели через одиннадцать лет?
Он отбросил сигарету. В носу по-прежнему ощущался запах человеческой плоти и крови, с которым не смог справиться даже сигаретный дым.
И тут же припомнил еще одну вонь.
Ту самую, которая, подобно незаживающей ране, будет бередить всегда, поскольку так, наверное, никогда и не заживет.
Женщина – окровавленная, карабкающаяся вниз по склону утеса, – и нож, которым она располосовала горло Дэниелса от уха до уха...
–Как я считаю... – повторил он.
Потом наступил на тлевшую в траве сигарету и посмотрел в сторону холмов, все еще серых, но уже достаточно различимых, после чего перевел взгляд вниз, к лесу, скалам и морю. Не так уж и далеко было до них.
