Кио ку мицу! Совершенно секретно - при опасности сжечь! | страница 4



Инкубационный период подходил к концу. Температура у всех оставалась нормальной, самочувствие хорошим. Александр Никитич почти перестал тревожиться… Прошел еще день, и доктор-эпидемиолог почувствовал легкую слабость и головную боль, смерил температуру — повышенная. Грозный симптом: он заболевал пастеурелла пестис…

Болезнь развивалась стремительно. Уже слабея от надрывающего грудь неотвязного кашля, он снял трубку.

— Кажется, все в порядке, — сказал он, с усилием сдерживаясь, чтобы не закашляться. — Инкубационный период кончился. Заболел только я. Главное теперь — дезинфекция… Прошу позаботиться о моей семье. Может быть, можно отправить жену в санаторий. Ей необходимо это. Пусть она как можно дольше не знает о моей судьбе… Прощайте!

Александр Никитич повесил трубку, не дожидаясь ответа. Он боялся раскашляться, проявить слабость. А ему очень нужно быть сильным.

Доктор подозвал Елену Викторовну к дверям своего кабинета. Из-под марлевой повязки голос его слышался глухо.

— Завтра, если ни у кого не повысится температура, позвоните в город и сообщите: вспышка эпидемии приостановлена. Мы сделали все, что в наших силах… Не забудьте продезинфицировать телефон. Моей жене не говорите, как все произошло. Прощайте!

Он сделал предостерегающий жест и, увидев, что молодая женщина метнулась к нему, закрыл дверь. Доктор знал: до следующего дня ему не дожить. Он набросил на себя саван и вышел во двор эпидемиологической станции.

Те, кто остался в живых, видели в замерзшее окно, как Александр Никитич медленно, с трудом преодолевая охватившую его слабость, шел умирать, но так, чтобы никто не заметил его слабость, — как там, когда-то перед расстрелом… Тогда ему удалось бежать, здесь бежать некуда… Шел к строению, превращенному в мертвецкую.

Он лег на деревянные нары, накрылся с головой саваном, чтобы другим не пришлось к нему прикасаться… Так и умер он, думая о других.

Вот что случилось в далеком забайкальском городе, где, может быть, и сейчас стоит безымянный памятник человеку, предотвратившему бедствие. Я подумал: если человек мог так умереть, то как самоотверженно он должен был прожить свою жизнь!

Через много лет после смерти доктора Александра Микулина я прочитал его дневники, записи, газетные вырезки, которые он собирал. Некоторые записи так и не удалось расшифровать, потому что Александр Никитич делал их одному ему известными условными знаками. Одни записки были совсем короткие — в несколько строк, другие пространные. Все зависело от того, где, в каких условиях он находился.