Не знаю, что это будет за учение, но, вероятно, как это бывало и прежде, оно соединит в себе лучшие из политических, этических, художественных построений прошлого.
И, думается мне, не «философы» наши, а именно совестливая русская литература сможет дать объединяющий импульс и надежду людям.
Однако боюсь, как бы это учение, пережив неизбежные гонения, в свою очередь не стало бы орудием духовного порабощения. К тому же новая идеология, как правило, утверждалась кровью, и не случилось бы так, что борьба за признание новой веры, призванной сплотить и спасти людей, не стала бы последней схваткой в бестолковой истории рода людского.
А. Мягков».
Потрясающий умница! Жаль, профессию не указал.
Яйца варить лень было. Проглотил парочку сырых, запил вонючим чаем. Приблудный тополек на балконе полил. Березка у нас в дворовом скверике растет. Темно ей. Растет быстро – к свету тянется, жиденькая березка. Всегда, когда на нее гляжу, думаю, а кто здесь, в моей квартире, жить будет, когда березка до балкона дотянется? Или она еще раньше зачахнет?
Телефон. Звонит праправнучка Фаддея Фаддеевича Беллинсгаузена!
Представилась и сразу успокаивает:
– Не бойтесь! Мне уже под семьдесят.
Голос молодой, женственный. Требует встречи – очень непреклонно и с уверенностью в праве на это. «Из-за вашего Фаддея Фаддеевича я много пострадала в тридцать седьмом. Ведь после него мы дворяне стали…» Сын ее подводник, кончил «Дзержинку», сейчас на пенсии.
От встречи я уклонился с судорожной и грубой поспешностью, хотя какой я писатель, ежели от такой встречи уклоняюсь? Это же придумать надо: прямые потомки человека, который Антарктиду открыл и по следам которого самому пройти пришлось. Телефончик, правда, записал, но, кажется, она обиделась.
Вешаю трубку, отключаю телефон и вдруг точно понимаю, что сегодня, прямо сейчас – около тринадцати часов было, – напьюсь, как последняя скотина.
«Таких, как ты, у нас убивают водкой», – сказал мне когда-то Виктор Некрасов. Ошибся. Живой я еще. А в холодильнике фляга спирта.
Оправдание, конечно, есть: слишком, мол, много вокруг сволочизма.
Любому нормальному человеку хочется немедленного и эффективного вмешательства в жизнь, если он натолкнулся на сволочизм и тупость. А по специфике писательского труда ты можешь вмешаться только после затяжной, нудной, тяжкой работы – всегда с опозданием и отставанием по фазе от нужного эмоционального состояния…
А почему она сказала, что Фаддей Фадеевич «мой»? Просто помянул его в книге о рейсе в Антарктиду. Как его не помянешь в такой ситуации?
