– Сколько процентов правды в том, что говорит мистер Киронн, Николай Гаврилович? – спросил Маслов, когда они остались одни.
– Сто, – сказал Хаустов.
– Черт бы вас, моряков, побрал! – сказал Маслов и засмеялся. – Иногда кажется, что понимаешь в ситуации уже абсолютно все, и вдруг оказывается, что ни черта не понимаешь.
– Ваш главный козырь в том, что вы не боитесь в этом признаться, – сказал Хаустов.
– Но ведь и вы не стали спорить с Киселевым-Киронном!
Беседу капитана и Маслова прервал редактор «Сан-Франсиско хроникл» Фотеригэм. Шумную трепотню канадского редактора и капитану, и послу не раз доводилось читать. И хотя журналист был любезен, Хаустов предпочел уйти от разговора с ним в сторону.
– Не могу сказать, мистер Фотеригэм, что канадская пресса вызывает мое восхищение, – сказал Маслов журналисту, отлично зная, что его фамилия не Фотеригэм, а Галушкин; украинец, по-русски говорит отлично; через два часа после столкновения уже тиснул колонку о том, как большевики раздавили канадский паром, убили двух женщин и новорожденного ребенка, а теперь собирают вещи, чтобы отправляться в Сибирь…
– О! Только не путайте, пожалуйста, прессу моими репортажами! – воскликнул мистер Фотеригэм. – Одной из самых ужасных сторон репортерской работы является возможность угодить в ад еще при жизни, мистер Маслов! И, угодив в ад, еще давать оттуда репортаж. Я имею в виду бесконечные судебные процессы, когда дело выходит за рамки обычного. Да, да, мистер Маслов, однажды вы окидываете взглядом свой офис и вспоминаете, что не видели, например, Флаэрти уже полтора месяца. И мелькает мысль: не удрал ли он, в конце концов, с машинисткой? Нет, говорят вам, он облекает в удобопонятную и изящную форму стенограммы судебных заседаний. И каждый добрый человек вздохнет в знак глубокого сочувствия, когда услышит об этом.
– Вероятно, капитан Хаустов не будет вздыхать, – ответил Маслов. – Хотя его трудно назвать злым.
– Вы меня не так поняли, мистер Маслов! Я говорю вообще о судьбе репортера на затянувшемся судебном процессе. Где-то на восемьдесят третьей корреспонденции бедняга начинает все чаще задумываться: а действительно ли публика еще интересуется марафонским делом? И от страха перед заскучавшей публикой репортер начинает подпускать в репортажи всякую клубничку…
– В нашем случае вы с нее начинали, не правда ли?
– Мы печатали рискованные заявления официальных лиц, но воздерживались от собственных комментариев, мистер Маслов! А вообще этот процесс для нас явился феноменом! Вы видите, что у публики не замечается никакой усталости от процесса? Не правда ли? Мой коллега Барри Броудфут говорит, что за двадцать два года различных расследований убийств, судов и допросов он никогда еще не сталкивался с таким постоянным и глубоким интересом со стороны общества. Повсюду, куда бы он ни шел в городе, из него выжимают сведения: «Что вы узнали еще о расследовании?», «Кто прав?», «Кто выиграет дело?», «Кому, вы думаете, достанется?» Его останавливают на улицах и в ресторане, мистер Маслов! Ему звонят домой по ночам и спрашивают его мнение, да-да, по ночам! И незнакомцы! Конечно, везде есть циники и циничная пресса. Пусть простит меня Бог, но «Торонто глоуб» и «Мэйл» – это циничные газетки: они дают свои безграмотные комментарии, вместо того чтобы давать факты. Они сделали на этой трагедии хорошую игру, пусть простит их Всевышний! Даже какой-то репортер французского радио неожиданно появился на сцене в роли дающего какие-то показания…
