При этих словах раздается стук в дверь и входит Мама. Обращаясь к мужу, она говорит: «Ты даже не закончил ужин. А мы, как провинциальные болваны, ждем тебя к десерту». Потом Матильде: «О чем вы шушукались за моей спиной?» Эту фразу она повторяет всю жизнь, чтобы прогнать собственную неуверенность, глупейшее чувство вины, которое мучит ее с тех пор, как ее дочь в трехлетнем возрасте упала со стремянки.
Уже засыпая, Матильда слышит голоса внизу. Ей кажется, что это спорят отец и Сильвен. Но это невозможно, они никогда не спорят. Ей это просто снится. Потом голоса стихают. Она ощущает, как угасает огонь в камине. Ей снится большое пшеничное поле, протянувшееся до горизонта. Мужчина, к которому она направляется, смотрит на нее. Под ногами хрустят пшеничные зерна. Но вот уже вокруг нее только цветы, огромные желтые маргаритки, их становится все больше, и она топчет их ногами. Мужчина пропал. Стебли цветов вдруг стали толстыми, за ними ничего не видно. Она осознает свою ошибку, ей не следовало идти этим путем. Это подсолнухи, теперь она это понимает, они очень высокие и окружают ее со всех сторон, она начинает яростно крушить толстые стебли, источающие какую-то белую жидкость. Нет, она не сможет, у нее нет сил, никогда не сможет, ее белое платье стало совсем грязным, она не сможет.
А утром, едва открыв глаза и вспомнив сон, в котором она что-то не смогла сделать, что, впрочем, ничего не меняет в ее привычках, и еще другие глупости, которых уже не помнит, она видит в полумраке предмет, появившийся на столе, за которым она обычно рисует, пишет, а иногда плачет: потрескавшийся макет парусника «Camara», который ходил еще до ее рождения между Сан-Франциско и Ванкувером.
Улыбнувшись, она опускает голову на подушку и просит Господа сделать так, чтобы у ее отца и Малыша Луи ночь была спокойной.
После полудня она поручает Сильвену отвезти макет парусника в бар на улицу Амело, поблагодарив запиской бывшего боксера за то, что одолжил его ей на несколько часов, и особенно за то, что позволил ее отцу забрать его еще раз.
Сделав крюк по дороге назад, Сильвен заезжает на улицу Гэй-Люссак и останавливается перед меблирашками, где в феврале 1917 года жила Мариетта с сыном Батистеном.
Хозяева прекрасно помнят ее, хотя она прожила у них три или четыре недели. Снимала комнату на втором этаже. Ей разрешили пользоваться кухней, чтобы готовить еду своему малышу. Много раз приглашали за свой стол, но она неизменно отказывалась.
