Вода лилась и лилась, а я все не мог выбрать. Чтобы не терять время, я сбегал на кухню, очистил луковицы, нарезал их тонкими, распадающимися кружочками и слегка сбрызнул их растительным маслом – слегка, потому что больше масла не было, и я вылил все – буквально несколько капель. Ремарк? Да при чем здесь Ремарк? Я круто посолил кружочки крупной солью, нарезал хлеб в другую тарелку и разместил кусочки горбушками вверх – так удобнее брать. Веничка Ерофеев? Нет, не Веничка. Я нашел рюмку, единственную рюмку в Федоровской квартире, я достал из холодильника трехлитровую банку холодной воды – она стояла там уже неделю и была сказочно холодна – сгрузил все это на две табуретки и отнес в ванну. Стейнбек? Вот, уже ближе к истине. Разумеется, принес я туда и бутылку «Пшеничной». Вода уже почти выливалась, но я быстро устранил это несоответствие. Но книга, книга, блядь, должна же быть книга! Я вернулся в комнату, и вдруг меня осенило. Да, да, да. Хемингуэй! «Фиеста»! И ничего больше! Я взял с полки желтоватый томик и пошел в ванную.
… Есть такие вещи, которые постигаешь только на уровне какого-то подкожного восприятия. Как музыку. Ее ведь только так и можно разделить – на хорошую или плохую. И все. А джаз там это, или блюз, или Первый концерт Чайковского, или «Таганка» – дело восемнадцатое.
Я пил. Горячую воду – всей кожей, водку – всеми вкусовыми сосочками, книгу – всем своим расплавленным мозгом. Технология чтения в ванной не так проста, как кажется. Одна рука всегда должна быть сухой, ибо намокшая книга – преступление перед самим собой. Засыпая или умирая – сохрани книгу, не дай ей умереть вместе с собой. На какой-то, особо летящей странице, мне пришлось выбросить руку в сторону и отправить пьяную книгу в мир живых и бодрствующих…
…Мне снились какие-то быки и пикадоры, потрошеные форели и бурдюки с вином, и еще я жалел испанцев, потому что у них было холодно. Холодно и мокро. Мокро и холодно. И как-то твердо и неудобно…
– У некоторых людей есть бог, – сказал я.
– Таких даже много.
Эрнест Хемингуэй. «Фиеста (И восходит солнце)»
Я открыл глаза, скользнул куда-то вниз и вдруг набрал полный рот воды. Отплевываясь и матерясь, я попытался вскочить… Куда там! Ноги упирались в какое-то скользкое скошенное дно… Я лежал в ванне, донельзя остывшей, и медленно приходил в себя. Посмотрев в сторону я увидел куски хлеба, пустую трехлитровую банку и бутылку с остатками водки. Судя по запаху, где-то еще должен был быть лук. Но его не было видно. Только тарелка с жирными пятнами. Зато во рту было подобие советской овощной базы, на которой праздновался день работника перерабатывающей промышленности. Я вдруг вспомнил почти все.
