– Откуда вам так много известно про меня, не говоря уж о моем характере? - спросил Никитин с оттенком спокойного шутливого интереса. - По-моему, мы встречаемся впервые.
– Разве не мог я вас встретить в войну? - засмеялся Дицман, и высокий женственный лоб его замаслился испариной. - Ну, например, в Берлине? Возможно? Могло так быть?
– Это почти невозможно, - ответил Никитин полусерьезно. - Я не люблю беллетристику, а тем более фантастику. Я реалист, господин Дицман.
– И в реализме многое возможно, так много, что об этом даже не подозревают сами реалисты! В Берлине сошлись вплотную две многомиллионные армии, и там я мог вас… - Дицман, раздувая тонкие ноздри, взял бокал и как бы задавил неприятно незаконченную фразу глотками вина. - Но я, - продолжал он, салфеткой вытерев губы и пьяно растягивая слова, - но я, если бы знал, что передо мной русский интеллигент, например писатель Никитин, я не стрелял бы в него…
– Стреляли бы, - уверенно сказал Никитин. - И я бы стрелял, если бы вас встретил тогда. И это опять реализм. И ничего тут не поделаешь.
– Нет, вы бы не застрелили меня, именно вы… - очень тихо выговорил заплетающимся языком Дицман. - Вы были тогда мальчишка и не застрелили бы меня, тоже мальчишку… Я чувствую, я знаю. Или какую-нибудь немецкую девушку… Нет, вы не застрелили бы… Господин Самсонов решительнее вас: бац - и нет еще одного немца, ненавистного немца…
– Шумел камыш или тайны мадридского двора в стиле Кафки, - сказал по-русски Самсонов и вновь подтолкнул Никитина под столом: мод, что это за пьяные штучки, понимаешь ты что-нибудь?
И тут Никитин услышал запнувшийся, незнакомо-умоляющий голос госпожи Герберт:
– Фридрих, перестаньте, пожалуйста, пить, я вас очень прошу. Если вы удерживаетесь от курения, то поберегите свое сердце и от вина. Прошу вас…
Госпожа Герберт сидела, не подымая глаз; слабая, как ниточка, морщинка горечи разъединяла на переносице ее брови, ровные, темные по сравнению с ее белеющими сединой волосами, и это вынужденное замечание по поводу вина, это право упрека господину Дицману, названному ею по имени, Никитин почему-то воспринял позволенным на людях кратким раздражением, возникшим между друзьями, близкими или между мужем и женой и тотчас сглаженным внешним приличием воспитанной хозяйки дома, уставшей защищать гостей от нетрезвой навязчивости тесно приближенного к ней человека. "Кто он ей? Любовник? Родственник? - подумал Никитин. - Я не помню, чтобы она представляла его как мужа". И уже чувствуя, что надо как-то смягчить, ослабить вязкую неловкость между собой, Дицманом, госпожой Герберт и Самсоновым, он хотел пошутить по поводу иррациональной игры подсознания, однако его опередил Дицман.
