– Поразительно, и как это тебя в гостиницу в таком виде пустили! – сказал я . – Швейцар обычно за версту интеллигенток чует.
– Успокоила его пятеркой.
– Начнем? – пригласил я, указывая на кушетку.
Она закурила и приступила к делу.
– Что ж, можно начать с того, что «Билли Бад» – мелвилловское оправдание отношения божественного к сущему, нэ-се-па?
– Похоже, правда не в мильтонианском смысле.
Я блефовал. Мне было интересно, способна ли она на это клюнуть.
– Нет-нет! В «Потерянном рае» как раз недостает этой субструктуры пессимизма.
Клюнула!
–Да. Да. Господи, как вы правы! – мурлыкал я.
– По-моему, Мелвилл нам заново открыл невинность как добродетель. Добродетель в наивном, но все же усложненном понимании, вы не согласны?
Я предоставил ей высказываться дальше. Ей было едва ли девятнадцать, но она успела уже и усвоить и закрепить все эти псевдоинтеллектуальные ужимки. Стрекоча, она многословно сыпала познаниями, но все это совершенно механически. Только это я подначу ее копнуть поглубже – она мне тут же обманный финт: «Да, Кайзер, ах, как это глубоко! Подумать только! Платоническое осмысление христианства! И как это мне в голову не приходило!»
Около часа мы так проболтали, а потом она мне сказала, что ей пора. Она встала, я выложил сотенную.
– Спасибо, мой хороший.
– Там, где я это раздобыл, деньжата водятся и покруче!
– Ты это к чему? Я поймал ее на любопытстве. Она снова
села.
– А что, если б мне вздумалось устроить… ну, вроде как посиделки? – сказал я.
– Как это – посиделки?
– Ну, скажем, две девушки объяснили бы мне Ноэма Хомски[23].
– Ммм… так!..
– Ну, нет так нет. Забудем, ладно?
– Тут тебе надо действовать через Флосси, – сказала она. – Но учти: это влетит в копеечку!
Пришло время затянуть гайки. Ткнув ей в нос значок частного детектива, я сообщил, что взял ее на понт.
– Я легавый, малышка, а обсуждение Мел-вилла за деньги карается по статье 802. Получишь срок.
– Ах, скотина!
– Потише, бэби, не пришлось бы все повторить в полиции. Там тебя за такие слова, пожалуй, не похвалят.
Она ударилась в слезы. «Кайзер, отпустите меня! Ну, пожалуйста! – хныкала она. – Мне деньги нужны дотянуть до диплома! Меня сняли со стипендии! Второй раз уже. О, Господи!»
Тут она выложила все до точки. Музыка и языки в детстве. Потом молодежные лагеря социалистов, демонстрации и плакаты. Те дамочки, которые шпалерами стоят у служебного выхода из театра, – это все она, и те, что карандашиком карябают на полях какой-нибудь из книг о Канте: «Поразительно! Гениально!» – это тоже она. Но где-то она оступилась. Где-то сделала неверный шаг и поскользнулась.
