Я не боюсь | страница 50
– «Ты никогда не меняешься, никогда не меняешься, никогда не меняешься…» – выводил он фальцетом в унисон с радио.
Затем остановился и продолжил грубым голосом:
– «Ты была моей вчера, и сегодня ты моя. Моя навеки. Ты – мое волнение».
И снова женским голосом:
– «А сейчас наконец-то ты можешь в этом убедиться. Зови меня мучением. Вот она я – твоя».
Он ткнул пальцем в пространство.
– «Ты словно ветер, несущий звук скрипок и запах роз».
– «Слова, слова, слова…»
– «Слушай меня».
– «Слова, слова, слова…»
– «Я прошу тебя».
Классно он это делал. Пел один за двоих. За мужчину и за женщину. Когда пел за мужчину, голос его грубел.
– «Слова, слова, слова…»
– «Клянусь тебе».
На этих словах он упал на землю, прямо в пыль, и начал извиваться. Поднял одну руку, другую, дал себе пощечину, продолжая петь на два голоса.
– «Слова, слова, слова, слова, слова, одни только слова между нами».
Я повернулся и побежал прочь.
В Акуа Траверсе играли в «раз-два-три, замри!». Череп, Барбара и Ремо стояли, замерев под солнцем, в странных позах.
Сальваторе, лицом к стене, крикнул:
– Раз, два, три, замри-и-и! – повернулся и увидел Черепа.
Череп всегда мухлевал. Вместо того чтобы делать три шага, делал пятнадцать, а когда попадался, то начинал спорить. Ты говорил ему, что все видел, а он тебя даже не слушал. Для него все в этом мире было мошенничеством. Он мог себе позволить такое, другие – нет. И если ты ему говорил что-нибудь, что было не по его, он начинал беситься. Так или иначе, но он всегда выигрывал.
Я проехал между домами, медленно крутя педали. Я был усталым и раздосадованным. Мне не удалось рассказать Филиппо о его маме.
Папин грузовик был припаркован у самого дома, рядом стоял серый мастодонт старика.
Я был голоден, ускакал из дома не позавтракав.
Череп подошел ко мне:
– Куда ты запропастился?
– Прокатился немного.
– Гуляешь в одиночку? Куда ездишь? – Ему не нравилось, когда делалось что-то без него.
– К сухому руслу.
Он уставился на меня с подозрением.
– И чего там делаешь?
Я пожал плечами:
– Ничего. На дереве сижу.
Он скривился, словно съел кислое яблоко.
Подбежал Того и стал кусать колесо моего велосипеда.
Череп пнул его:
– Пшел вон, псина! Еще прокусишь шину своими дерьмовыми зубами.
Того отскочил, подбежал к Барбаре, сидевшей на парапете, и вскочил ей на руки. Барбара кивнула мне. Я ответил взмахом руки.
Череп наблюдал за сценой:
– Ты что, стал дружком толстухи?
– Нет. С чего ты…
Он смотрел на меня, желая убедиться, что я сказал правду.