Изголодавшись, попал он к купцу поколоть дрова и рад был за то миске вчерашних щей. На другой день он порядился грузить на воза железные лопаты без рукоятей. От мороза они пристывали к рукам, ссаживая ладони. Рукавицы протерлись, немели от холода пальцы. Женственный и слабосильный, Первушка отставал от других в работе, и после полудня его прогнали. Когда его за то же выгнали через несколько дней с кладбища, где нанялся он копать могилы, бесприютный, продрогший Первушка пошел в теплое место, в кабак, чтобы погреться.
Непривычный к пьянству, он захмелел с одной чарки и стал громко плакать.
– О чем горюешь, красна девица? – резким голосом насмешливо спросил его кто-то.
Перед Первушкой сидел человек в лисьей шубе, крытой красным заморским сукном, хоть потертой, но все же богатой, в бархатной шапке с соболем и с саблей у пояса. Карие маслянистые глаза его смотрели ласково и насмешливо. Лицо казалось еще насмешливей от узкой и длинной черной бородки, торчавшей вперед…
«Наверно, боярский холоп, – подумал Первушка. – А вдруг мне тут повезет!» И он стал рассказывать о себе козлобородому человеку. Тот слушал, смеялся и подзадоривал, подливая ему вина.
– И что тебе бояре дались?! – сказал он, когда Первушка кончил рассказ. – Иной дворянин-помещик живет лучше бояр. Вот мой господин Петр Тихонович живет лучше бояр. Его вся Москва почитает. Я у него не только что сыт, и пью на его деньги и доброго товарища могу угостить. Хочешь за него заложиться?
– Я ноне хоть за нечистого заложусь с кручины, – сказал от души Первунька, – только б жить!
И он не успел оглянуться, как козлобородый подозвал человека в сером сукмане с чернильницей у пояса, с гусиным пером, засунутым за ухо.
– Пиши по указу, как надо. Сей малый к моему господину, ко дворянину Траханиотову, хочет писаться.
И площадный подьячий за два алтына, взятых с Первушки, за чарку водки и за кусок говяжьего студня тут же состряпал кабальную запись…
По кривым улочкам прошли они к покосившемуся некрашеному домишке в два небольших оконца, затянутых пузырем, сидевшему до самой крыши в сугробе. По пути новый товарищ оберегал и поддерживал хмельного Первушку.
– Куды ж ты ведешь? – несмотря на хмель, удивился Первой у дверей домишка, куда подтолкнул его новый заботливый друг.
– Домой.
– Да нешто такие дворянские домы?!
– Иди, холоп, да молчи! – одернул его товарищ, вдруг потеряв выражение ласки и дружбы.
– Чего я в такую дыру пойду?
– Ты мне холоп – и покоряйся! – строго прикрикнул чернобородый.
