– Все тут. За показ ничего не берем, – шутливо отозвался Коза.
– А чего тут писано, знаешь? – взглянув на блюдо, спросил Гаврила с какой-то настороженностью.
– Грамоты хоть не ведаю, а все до единой помню, – отозвался Коза.
– Что на сем большом блюде? – спросил испытующе хлебник.
– «Взалкахся бо и даете ми ясти!» – твердо ответил горшечник. – Апостола Матвея Евангелье.
Гаврила усмехнулся.
– А тут что? – спросил он, взяв в руки второе блюдо.
– «Да ясти и пиете на трапезе моей!..» Какого апостола, угадай? – уверенно спросил Прохор.
Гаврила неудержимо захохотал. Он взял еще блюдо, взял кружку и заливался хохотом.
– Где Кузька, ваш «грамотей»? Пряников я ему… ох, уморил, окаянный!..
– Да что ты ржешь?! – недоуменно спросил Коза.
Гаврила, шатаясь от смеха, вышел во двор.
– Ку-у-зьм-а-а! – раздался на все Завеличье могучий голос.
Кузя и Иванка прибежали из дома в гончарную.
– Здоровы, апостолы! – огорошил их хлебник, вдруг ставший строгим.
Поняв, что деваться некуда, оба потупились.
– Ты что же, бесенок, деешь! – накинулся хлебник на Кузю. – На то тебе грамоту дали, чтоб батьку под плети подвел, апостол Кузьма? Узорники мне отыскались тоже!
Хлебник грозно шагнул к племяннику. Кузя от страха присел. Оба отца недоуменно глядели на происходящее.
– Левонтьич, да ты растолкуй: чего они натворили? – спросил Коза.
– Читай, что написано тут, – обратился к Иванке хлебник.
– «Где чернецы, тут и пьяницы», – прочел оробевший Иванка.
– От какого апостола, угадай? – повернулся Гаврила к горшечнику.
– Задеру собачьих детей!.. – взревел Прохор, поняв проделку.
Ребята кинулись прочь из гончарной. Им вслед неудержимо гремел хохот дяди Гаврилы да брань обоих рассвирепевших отцов…
