– Нуждишка моя холопья не так велика, Афанас Лаврентьич. Тебе, дворянину, труда не будет, а мне за тебя станет богу молить по вся дни живота[33].
Они шли богатым садом, разросшимся тут же позади дома. В плетеной беседке, завитой вьюном, куда они вошли, из угла поднялся от книги пан Юрка, поляк, домашний переводчик Ордина-Нащекина.
– Воскресный день, пан, а ты, я вижу, и после обеда покою не знаешь. И от книжного дела надобен отдых, – заметил хозяин. – Поди хоть смороды нарви по кустам и глазам дай мир.
Поляк, поклонившись, вышел. Они остались в беседке одни.
– Скидай кафтан – тут по-свойски. Ишь пекло какое! – сказал дворянин, первым скидывая на лавку шитый парчой зипун и оставаясь лишь в белой рубахе.
– Слыхал ты про новый царский указ, Афанас Лаврентьич? – спросил Федор.
– Про свейских выходцев? Слышал. Тебе-то в нем что?! – удивился дворянин.
– Пошли бог здравия государю на многие лета, а я его мудрости не могу своим хилым умишком постигнуть. Чай, те выходцы християне! – сказал Федор.
– Так что?
– В родную землю от немцев они бегут, а ты им и приюта не дай!
– Не нам судить, Федор. То царская воля.
– Я супротив царской воли и помыслить не смею, да в разум того не возьму… Есть у меня человек. Мне батя-покойник его завещал во всем слушать наместо себя, а ныне, по царскому указу, я того человека повинен, как татя, явить в приказную избу[34]… А батя-то с неба смотрит – кручинно ему…
– Как я пособлю в той нужде? – спросил дворянин.
– Ты к воеводе вхож. Слово молвишь за того человека, и воевода его в покое покинет, а я за то воеводе от скудных своих доходишков дар принесу и тебя не забуду…
– Что же, стану просить воеводу. Авось упрошу, – сказал дворянин.
– Пожалуй, не поленись! Смягчи его сердце, и я тебе век усердствовать стану и бога молить, Афанас Лаврентьич. Зовут человека того Филипп Шемшаков, площадный подьячишка пишется.
– Ладно, – согласился Ордин-Нащекин, – попомню Филипку. Ныне у воеводы буду, попомню.
– А все же умишко мой слаб. Не пойму того – что за корысть русских отбежчиков в Свейскую землю назад посылать, – сказал Федор.
– Ослабла Русь после Смуты, – пояснил дворянин. – Прежде было, свейский король к государю нашему на Москву и писать не смел по малости своей. Свейскими посольскими делами Новгородская приказная изба ведала да воевода новгородский, а ныне, вишь… Читал я притчу такую: занедужил царь зверей, лев, и осля его норовит копытом пнать…
– Неужто ж так немочна наша земля, что осляти и то поддаемся?! – воскликнул Федор.
