— Спокойнее, молодой человек, спокойнее. — Никотиныч отвел руку. — Вы у нас узник совести, кредитные карты вам не положены.
— Ну ладно, хватит уже прикалываться — дай посмотреть! Это что, наши?
— Что за дурацкие вопросы? Конечно, это наш родной банк, над которым мы уже год ломаем голову. И скоро сломаем окончательно. Ну, доволен?
— Еще бы! — Лобстер счастливо рассмеялся. — Ты, Никотиныч, голова! Он посерьезнел.
— В общем, так, та наша деревенская неудача — не в счет. Виноват — каюсь. Теперь шансы увеличились процентов этак на шестьдесят. Во-первых, у нас есть кредитки, которые мы расшифруем в самое ближайшее время, во-вторых, видеозапись, которую мы тоже проанализируем, в-третьих, ключи. Три довольно реальных способа, чтобы подобраться к взлому. Мы должны работать сразу по всем направлениям, а потом сравним полученные результаты. Так?
— Йес! Ты тоже голова! — Никотиныч щелкнул себя пальцами по горлу. — Отметим это дело?
— Отметим, — кивнул Лобстер. — Я занимаюсь картами, ты — видеозаписью. На все про все две недели сроку. По-моему, это реально.
— Я так и не понял, как ты собираешься взломать кредитки?
— А, это ты про мой сон? — Лобстер отрицательно помотал головой. — Ноу-хау. Могу продать за миллион.
— Согласен! — возбужденно сказал Никотиныч.
— Не сейчас — потом. Ну, кто за напитками пойдет? По старшинству?
Подвыпивший Лобстер смотрел, как в свете фар летят на лобовое стекло крупные снежные хлопья, как убегает под колеса мокрая дорога, и мечтал о том, как приедет, погреется с полчасика в теплой ванне и засядет за работу, а потом ляжет в постель, закроет глаза и увидит Ми… Нет, не Миранду, он увидит Хэ — это уже точно. Не фиг было так долго молчать и посылать его куда подальше! Он такой — злопамятный! Сейчас у него Хэ и работа, работа и Хэ. Надо бы подкатить к китаянке, хватит уже вокруг да около ходить…
Еще месяц назад Лобстер предположить не мог, что способен работать под контролем. Был он свободен, как птица, летел, куда хотел, клевал, что хотел, а теперь — надо же — у него обычный рабочий день, как у всех, каюте-то задания, тесты, проверки. И самое удивительное — его все это нисколько не напрягает. Он чувствует себя равным среди этих солидных мужиков, которые годами сидят над алгоритмами шифрования, обсуждают футбол и семейные дела, показывают фотографии детей и внуков. Они в этой системе — как его виртуальные рыбы на мониторе — могут плавать сутками, а его, щенка, бросили в воду, учись, мол, вот он и учится. Пока что он понял одно: то, что казалось ему месяц назад серьезным делом, было лишь игрой, баловством. Он наивно полагал, что расстался с детством, с «игрушками» — ан нет! — даже та югославская война, за которую его так хвалили на службе, была для него не более чем игрой. За тысячи километров от него гибли живые люди, а он сидел в уютном кресле за большим монитором и щелкал по клавишам, прикалываясь над натовцами. Попав в систему, он понял, что все в этом мире серьезно, даже если это далеко от тебя. А может, он пошел вовсе не в беспутного отца, а в мать, у которой вся жизнь расписана по часам, и ему просто необходимо получать и отдавать приказы, ходить строем, отдавать честь, служить и выслуживаться? Да нет, не может быть! Все это — временное увлечение военным делом, какое рано или поздно бывает у всех пацанов. А потом, когда дело касается призыва, — куда только девается их рвение? Он и сейчас свободен, как птица! Еще две недели — и улетит!
