Позаботился королевский легат и о том, чтобы в состав судей вошли люди, хорошо знающие каноническое и гражданское право, а также владеющие искусством богословской аргументации. Это были все те же сокурсники Ногаре, с которыми он вместе делил тяготы и невзгоды студенческой жизни в далеком от Парижа Монпелье. Каждый с охотой согласился не предложение друга, которому столь благоволила Фортуна и который без меры был обласкан королевскими милостями.
Умение вести допрос было главным достоинством инквизитора, и некоторые опытные судья составили руководства для начинающих, в которых содержались длинные ряды вопросов, предназначенных для еретиков. Здесь можно было видеть, как развивалась и передавалась от одного к другому особого рода тонкое искусство, состоящее в умении расставлять сети обвиняемым, ставит их в тупик и в противоречия с самим собой. Инквизиторы, сплошь сокашники Ногаре, во всю прибегали к диалектике, полной софизмов, подобно тому, как они это делали будучи студентами в Монпелье на схоластических диспутах. И в то же время друзья Ногаре жаловались на двоедушие своих жертв, Тамплиеров, обвиняя их в лукавстве и вовсю порицая иногда удачные усилия рыцарей, направленные на то, чтобы не обвинить самих себя. Схоластика и знания диалектики, которые были хороши для инквизиторов, воспринимались не иначе как дьявольский промысел, если к этим же приемам пытались прибегнуть заключенные рыцари.
Законники под предводительством Ногаре выступили против славного рыцарского ордена, который, хотя и оброс немного жиром и покрылся коричневой грязью, но все-таки сохранил ещё остатки боевого духа. Получалось, что смелость, мужество и доблесть должны были погибнуть в умело расставленных юридических ловушках плешивых, с брюшком и с хитрыми злыми глазками людишек, которых выкопал из грязи сам наскоро слепленный королевской рукой Голем-Ногаре.
Такого вызова и такой войны рыцари никак не ожидали и, действительно, по началу были просто обескуражены. Магистр же вместе с другими высшими иерархами ордена пребывал первое время в состоянии оцепенения. Но это оцепенение объяснялось тем, что де Моле ждал лишь чуда, с помощью которого его смогли бы известить о своем благополучном исходе те, кто плыл сейчас на галерах в открытое море, унося с собой одну из величайших тайн мира. Оцепенение Магистра было лишь внешним выражением его напряженного ожидания известий о более важном деле, чем суетный процесс, затеянный королем, чье проявление алчности де Моле прекрасно мог видеть, когда оставил Филиппа Красивого наедине с сундуками, заполненными золотом и серебром.
