Но пытки, по расчетам Магистра, должны были начаться не сразу. Королю надо было во что бы то ни стало постараться придать происходящему видимость законности. А для этого первый месяц монарх Франции должен был потратить на то, чтобы собрать у братьев как можно больше признаний. И для достижения этой задачи в большинстве случаев достаточно было простого испуга. Слабость ордена должна была сослужить ему добрую службу. Как и ожидал де Моле, признания посыпались на головы короля и его верных легатов, словно спелые яблоки в конце августа, когда стоит лишь хорошенько потрясти плодоносное дерево. Но король не знал, что плоды эти червивые и что они, в конце концов, не принесут ему особой радости. До де Моле доходили слухи о повальных признаниях нестойких братьев. С одной стороны, он радовался тому, что его расчет оказался точен и что все получалось так, как он и задумал, но с другой - старый Магистр испытывал горечь и стыд за рыцарей. Неужели их души и в самом деле оказались столь слабы?
Обуреваемый противоречивыми чувствами, де Моле ходил из угла в угол своей одиночной камеры. Неделя была на исходе, и он готовился предстать через несколько дней перед самим королем, а затем спуститься, если понадобится, в камеру пыток и отдать свое старое тело на растерзание палачам. Каждый из иерархов поклялся, что ни за что не выдаст курса, по которому шла сейчас флотилия, груженая не только золотом и серебром, но и ещё чем - то таким, что во много раз превышало самые алчные и грезы даже такого правителя, как Филипп Красивый.
Магистр знал, что во время предстоящих пыток, он и только он сможет удивить мир своим мужеством, сможет посрамит палачей. Кажется именно для этого великомученического подвига Жак де Моле и готовил себя всю свою жизнь, полную битв, бесчисленных лишений и стойкого мужества. Теперь он ждал боли. Однако предательский голос искушения подсказывал Магистру, что до пыток, пожалуй, не дойдет. Во всем этом балагане должна была появиться ещё одна марионетка, имя которой папа Клемент V.
Король был уверен, что этот бывший гасконский прелат полностью подчинен ему. Обескураживающая реакция христианских правителей на затеянный монархом процесс не особенно-то беспокоила Филиппа. Куда важнее было заставить молчать ручного папу. Впрочем, и здесь король был самонадеянно уверен в благоприятном исходе. Филипп даже и предположить не мог в своей гордыне, что весь этот спектакль затеян не им, а режиссером куда более могущественным, и поэтому все честолюбивые планы в любую минуту могли рухнуть.
