Выходит. Выпускает машину главврача. Заходит.
Ну пожарник жопистый, ты у меня полыхать будешь, я тебе хуй помогу, синагожке.
Феликс. Тебе, чувак, три дня отпуска дают за то, что ты в пожарной дружине числишься. А мне твои епические ворота - хуй с маслом.
Аркадий. За ворота, конопашка, ты мог иметь мое к тебе хорошее отношение.
Феликс. А в гробу мне указалось твое ко мне хорошее отношение, лохачёнок.
Аркадий. Погоришь, Абрамчик - как пить дать погоришь. Пожар-то, он от ветра шибче разгорается. Ты никогда не задумывался, что тебе засветится, если вся эта сифонная гебешная больница заполыхает со всеми людьми, со всей аппаратурой валютно-заграничной?
Феликс. Поджигай. Мне главное из города пожарную команду вызвать.
Аркадий. Ну ты еврей - ты всегда отмажешься, это точно.
Феликс. Рыжий еврей.
Аркадий. Что?
Феликс. А то, что стукачи, убийцы гебешные, что здесь лечатся, в этой секретногебешной лечебнице, пусть горят. Земным огоньком их ошпарить надо, а то ж в аду чертей пересажают, когда, бычары, на Страшный суд явятся. Опытные.
Аркадий. И не ссышь ты мне это все транслировать, Эдмундович?
Феликс. А не ссышь ты это все на ус мотать, Аркаша?
Аркадий. Пацан ты интересный, покалякать с тобой - одно удовольствие. А то ж здесь за двадцать четыре часа бессменных со скуки можно сбрыкнуться. Маринка, пизда, уволилась. Ты Маринке-то хоть впер?
Феликс. Кому хочу, тому я и впираю, коллега.
Аркадий. Вот все вперли Маринке, а ты, коллега, забрезговал. И в этом пункте, Эдмундович, ты от коллектива отошел. Я понимаю - ты медсестричек стерильных в своей трехкомнатной фатере к потолочку за ушки гвоздоточками пришканапачиваешь и жаришь в такой позе во все дырки. Бабушка тебе, говоришь, квартирку по наследству отписала? Грибы твоя бабулька, видно, сильно собирать любила и кушать, как и все бабушки.
Феликс. А если да, то что?
Аркадий. Да просто трудно доказать, что человека предумышленно отравили, когда он бледную поганку схавает.
Феликс. Я полагал, что ты мудак именно такого уровня.
Аркадий. Полагал?
Феликс. Полагал. .
Аркадий. Ну и Госплан.
Феликс. А я о чем.
Аркадий. А теперь, значит, сандалишь стерильных медсестричек, в своей дармовой трехкомнатной хазе пришканапачивая их к потолочку гвоздоточками?
Феликс. Гвоздоточками.
Аркадий. И поэмку пишешь, как бабушку бледной поганкой прибрал?
Феликс. Пишу, Аркаша. Достоевский раз написал такую штучку, а я еще раз пишу.
Аркадий. Ну так позволь мне у тебя спросить, Феликс Эдмундович, великий писатель совейский.
