Все подвергать сомнению предлагал нам один умный человек, и я знаю, что я ничего не знаю, говорил другой. И вдруг у нас появился знающий, что он все знает.
Если бы мне такие условия, как у Тургенева, вроде бы сказал однажды Достоевский, я бы писал не хуже.
Нашему герою после всех мытарств, но еще в расцвете сил выпала удача создать себе условия, почти как у Тургенева. В Вермонте обрел он все, что нужно для плодотворной работы: комфорт, уединение, возможность трудиться в глубокой тишине, о которой истерзанно мечтал всю советскую жизнь, не прятать рукописи, не думать о быте. Но еще и укрепил меня Господь тем, что, живя на Западе, я мог быть независим от изводящего и унизительного кружения в чужеземной среде: мне не надо было искать средств на жизнь. Казалось бы, все хорошо, есть чему позавидовать: успокойся, радуйся, живи и пиши. Он и живет, и радуется, и пишет, и нам сообщает, что живет хорошо и пишет прекрасно.
Оглядываясь назад, не могу не признать минувшие шесть лет самыми счастливыми в моей жизни. Спохватился, правда, что, может быть, ему (ему больше, чем другим) не к лицу безоглядно наслаждаться личным счастьем, когда страдает Россия. Внес оговорку: И безвозвратно уходило время только в том, что безвозвратно изнурялась моя родина. Чувство, очевидно, неискреннее, потому и выражено неуклюже. Как может родина безвозвратно изнуряться, а время уходить только в том, что? Но так или иначе, отметился на ходу в неизбывном своем патриотизме и торопливо поехал дальше удивляться, как он хорош собой.
Трудится, не покладая рук, но при этом сам за собой наблюдает со стороны, сам собой восхищается и сам себе ставит высшие баллы по успеваемости и поведению.
Работает по восемнадцать часов в день. А кроме того (если помимо работы, то и в 24 часа не уложимся), занятия с детьми – математика, физика, астрономия – и физические упражнения, и теннис, и ныряние с головою в пруд. Живет затворником, не подходит к телефону, не ездит на собственные премьеры, не участвует в конференциях, в разных сходках и встречах. Говорят, тут, в Вермонте и рядом, умные так и делают – Роберт Пенн Уоррен, Сэлинджер.
Ему, умному среди умных, дико, как бесплодно кружатся там в нью-йоркском или парижском смерче.
Еще и за то себе поставил пять с плюсом, что – А так – западная жизнь протекала в стороне от меня, не задевая рабочего ритма. Настолько не задевая, что, по свидетельству его ближайшего единомышленника Никиты Струве: Он жил в Америке как бы не в Америке, он ее не знал. Он жил в лесу, американцев не встречал. Чаще встречал койотов, чем американцев.
