Тракторы затрещали в гулкой туманной тишине и пошли за самолетами. Проваливаясь глубоко в снег, они тужились и громко фыркали, втаскивая на гору тяжелую свою ношу.
Снова за туманом, где-то наверху, зарокотали моторы флагмана. Он ходил над нами, ожидая хотя бы минутного прояснения.
Вдруг в тумане открылось крошечное окошко. Видимость достигала ста метров. Садиться в таких условиях было почти безрассудно. Но что оставалось делать флагману? Мы слышали, как он кружит, снижаясь к просвету в тумане. В этот момент на другом конце купола двигалась новая волна тумана. Она шла медленно, с железной неумолимостью прямо на то место, где должен был сесть флагман.
"Успеет или не успеет?" подумали мы.
Но Водопьянов успел. Своими орлиными глазами он рассмотрел в толще тумана открывшуюся дыру, нырнул вниз и оказался именно там, где только и можно было сесть.
Мы, как зачарованные, смотрели на громадную машину, проделавшую в руках талантливого пилота совершенно невероятный маневр. И как было не восторгаться его искусством, когда спустя несколько секунд купол был снова окружен плотным туманом!
Скоро все корабли опять собрались на вершине купола. В эту минуту сомнения одолевали многих. Сумеют ли машины оторваться от липкого весеннего снега? Вряд ли можно ожидать на всем пути еще одного хорошего дня. Вряд ли выдержит аэродром в Амдерме. Теплые ветры п обильные дожди разрушат снежный покров. Значит, нужно отложить полет и ждать "Садко" с колесами? Но и на колесах нельзя взлететь весной. Огромные резиновые баллоны мгновенно продавят рыхлый снег и утонут в нем.
А тут еще этот туман...
День шел медленно, тягуче, серо, как и облака, плывшие над островом. Никто не уезжал вниз, все ждали. Несколько раз туман рассеивался, но не успевали тракторы сдвинуть с места прилипшие к снегу лыжи, как он снова окутывал купол. Так продолжалось до семи часов вечера. Вдруг на западе засияла светлая полоска. Лететь, лететь во что бы то ни стало!
Оторваться от земли можно было одним только способом: надо было рискнуть и пойти на взлет под уклон, под гору; надо было бросить машины со всей силой их моторов; надо было пустить в ход всю опытность, все чутье летчиков, всю силу их воли и выдержки, чтобы суметь оторвать от вязкого снега тяжелые металлические машины и поднять их в воздух. Это граничило с безумием, но это было безумие не безрассудных, а храбрых и знающих, мужественных людей, уверенных в себе, в своих силах, в том, что они оторвутся. И Шмидт разрешил дерзнуть.
