Он уже успел вернуться обратно, а с площадки все слышалось:
— Где свет? Не хватает света! Для съемки длиннофокусным объективом нужен свет, много света! — Тарабрин объяснял оператору, как ему видится эта сцена:
— Лица героев в кадре должны быть отчетливы, а все остальное вокруг как бы размыто водой.
— А зачем тогда массовке полдня бороды клеили, — огрызнулся оператор, — если мы их все равно в кадре «размоем»?
Вечером дружная киношная компания собрались в колхозной гостинице, где все обитали. За ужином шумели, пели, выпивали, как и положено людям, честно отработавшим тяжелый день. Тарабрин ничего не пил — мешала вшитая недавно под кожу ампулка. Однако он тоже как будто был навеселе: смеялся покрасневшим обветренным лицом, шутил, распевал казацкие песни.
А потом поднялся из-за стола, извиняюще развел руками:
— Вы уж, ребята, дальше без меня….Пойду попишу!
И скрылся в своем номере.
Больше в живых его никто не видел.
Никто?
Никто не обратил внимания, когда Макс незаметно выскользнул из-за стола и постучал согнутым пальцем в дверь режиссерского номера.
— Кто там? — послышался знакомый резкий голос. В нем звучало недовольство человека, которого отвлекли от важных дел.
— Это я, — тихо произнес Макс. — Пустите на минутку, Иван Сергеевич, разговор есть.
Дверь номера приоткрылась, пропуская его. На полу возле двери остался кусочек рыжей глины с ботинка. Эти ботинки недавно пересекали глинистый топкий яр возле деревни, направляясь в сельпо…
Утром, когда в гостинице все засуетились, готовясь к новому съемочному дню. Макс еще сладко спал. В номер постучали.
— Эй, Руденко, вставай!
— Зачем мне вставать, — огрызнулся невыспавшийся Макс. — Я не снимаюсь.
— Вставай, Тарабрин заперся в номере, не открывает. Боимся, не случилось ли чего? Сам знаешь, у него язва…
Макс вскочил как ошпаренный. Через минуту он уже находился в коридоре, где переминался с ноги на ногу администратор гостиницы. Он не решался взломать дверь.
Потом, после долгих препираний, дверь все же вскрыли запасным ключом.
Режиссер лежал на кровати полностью одетый. Неподвижная, ужасная в своей безжизненности рука свешивалась с постели.
— Ой, мамочки! — истерически взвизгнула женщина за спиной.
Эта застывшая рука яснее ясного показывала, что режиссер мертв. Только эта рука!
— Милицию, «скорую», быстро! — распорядился Макс. — Может быть, его еще можно спасти.
Когда все разбежались выполнять его приказания, он вошел в номер, притворив за собой дверь. Что-то схватил со стола, выбросил в окно.
