— Вперед пойдем, к окну, — сказал Сергей, потянув Вадима за рукав, и добавил тише: — Мне надо всех видеть…
Он собирался сегодня выступать. Вадим и Сергей прошли к окну и сели рядом с Петром Лагоденко, тоже третьекурсником — приземистым смуглым крепышом сурового вида, одетым во флотский клеш и фланельку. Лагоденко не был членом общества, но приходил на все последние заседания и часто выступал в обсуждениях. Прямо перед ними за длинным столом сидел внушительно-строгий Федя Каплин, гладко выбритый, толстощекий, с кругло-покатыми плечами, — что-то непрерывно писал, не поднимая головы. Пришла сегодня и Лена — в качестве гостьи — и села сзади, вместе с девушками. Вадим слышал ее голос за спиной, даже шепот — она шепталась о чем-то с Ниной Фокиной, — потом смех. Он не оглядывался, но ему было приятно, что Лена здесь, хотя она сидела далеко от него и они, может быть, не скажут сегодня друг другу и слова. В аудитории было шумно, все разговаривали между собой, пока не вошел Козельский.
Профессор Борис Матвеевич Козельский выглядел довольно молодо для своих пятидесяти с лишним лет. Он был высок, ходил быстро, голову с гладко зачесанными назад седоватыми волосами держал гордо, подбородком вперед — и казалось, на всех, даже на людей выше его ростом, он смотрит сверху вниз. Цвет лица у него был неизменно свежий, румяный: профессор Козельский занимался спортом — играл в теннис.
На первом курсе Вадиму казался интересным этот высокий седой человек с выправкой спортсмена, всегда куривший трубку и окруженный ароматным запахом «Золотого руна». На первом курсе Козельский еще не читал лекций, и Вадим наблюдал его издали, встречаясь с ним в коридорах. Читать он начал с четвертого семестра и тоже первое время нравился Вадиму — главным образом колоссальной своей памятью и многознанием. Козельский никогда не читал по конспекту, на его кафедре не было ничего, кроме пепельницы. Иногда он цитировал наизусть целые страницы прозы.
Но чем ближе узнавал Вадим Козельского, тем меньше этот профессор ему нравился. Профессорское многознание, если оно не оживлено остроумной, свежей, пытливой мыслью, бывает подчас раздражающим, невыносимым. Вскоре Вадим убедился, что сдавать зачеты Козельскому очень нелегко. Козельский спрашивал придирчиво, требовал буквальных формулировок и не любил самостоятельных мнений, споров, вопросов — вообще не любил шума. Сам он был очень спокойный человек и никогда не повышал голоса.
