И "братья-православные", базарные люди, в сущности никогда не имеющие в своей душе никакой вражды ни к иной вере, ни к иной национальности, жалеют этого бедного старика, успокаивают его, утешают...
Кто-то догадался сказать ему:
-Что ты, что ты говоришь? Андрюша-то жив!.. Никто его не убивал...
- Жив?!.-с радостным ужасом воскликнул бедняга.- Так я...-задумался, что-то стал соображать, притаился и вдруг зарыдал... И снова, и снова мучившая его мысль стала давить, стала гнести его сознание и он, словно найдя что искал, опять воззвал к окружающим: - Братья-православные, это я убил милого Андрюшу; ах, как я его любил...
И плачет, и скорбит старик и бродит по базару из конца в конец, пока кто-то не взял его и не увел туда, в эти узенькие переулочки, окаймленные маленькими, грязными домишками, где ютится невероятная беднота, где жизнь очерчена последней чертой безысходности, где смерть так часто бывает желанной гостьей и истинной утешительницей скорбей... {23}
IV.
В суд!
Нет, нельзя больше сидеть дома! Что-то сосет сердце, тянет туда, в суд. Знаю, что никогда в первый день не начинается заседание вовремя. Знаю я, что суду еще так много надо исполнить предварительных формальностей и что там, на местах для публики, придется долго "бесплодно" сидеть, ждать, томиться... Но дома еще хуже... На улицах, в трамваях, в лавках, везде только и разговора, что о деле Бейлиса... Сегодня, как и вчера, "союзники" усиленно продают свой маленький, жиденький "Двуглавый Орел", где убитый Ющинский изображен на первой странице, лежащим в гробу, с язвинами на виске и лице, нанесенными рукой убийцы...
- Десять копеек, пожалуйте-с...-потребовал разносчик.
- Десять копеек? Почему? Ведь всегда три...
- Теперь такое-с время... Когда же и нажить?..
Понимаю: теперь, стало быть, время вроде киевских "контрактов", когда даже номера в гостиницах отпускаются "по закону" вдвое и втрое дороже...
Вот он, первый благоприятный результат этого дела: кто-то наживает деньги, кто-то радуется тому, что нашлись люди, обвинившие других людей в тяжком, невероятном преступлении...
Я пробую заговаривать при всяком случае с простыми людьми. Оказывается, киевляне словоохотливы-сейчас вступают в откровенный разговор. Я жду, что меня осыпят градом ненависти, обольют отравленной желчью - ведь "Русское Знамя", "Земщина" так раскричали о своей силе в Киеве, что я, не зная этого города совершенно, думал, "что вера в ритуал, вера в то, что при трамваях, электрическом освещении, всероссийской выставке и аэропланах - в Киеве, да не только в Киеве, живут и ходят повсюду среди белого дня представители той нации, которую Россия знает издревле, ходят и пьют человеческую кровь, как французы красное вино, - так сильно укрепилось в киевском простонародье, что на меня, не верящего этим постыдным сказкам и глупостям, сейчас же набросятся со всех сторон и {24} категорически заявят: - Что вы, что вы! Это у вас там в туманном Петербурге, может быть, нет, а у нас в Киеве... Ну, кто же этого не знает!..-И т. д., и т. д. ...
