Отворилось смотровое окошко.
- Я Паллис из Тардера с поручением к господину Стагевду. Желаю говорить с ним с глазу на глаз, ибо имею предписание поступить так, данное его высокородным братом, господином Пагевдом лично.
- А звания какого будете? - Робко спросил тот же голос, который только что выводил рулады, давшие простор для ироничных замечаний.
- Дворянского. Принадлежу к младшей ветви рода Элаев. Имею удостоверяющие сей факт бумагу.
("Отчего, собственно, я рассыпаюсь бисером перед каким-то привратником, обязанность которого - впустить меня без лишних разговоров?")
- Хорошо, что дворянского, из Элаев. Тогда заходите, - с очевидным облегчением произнес голос.
Загрюкали крючья, задвигались засовы.
- Не выношу, понимаете ли, простолюдинов. Одна зараза от них. И болезни. Одеты так, будто прямиком из выгребной ямы. Смердят чесноком. То и дело боишься, как бы не обокрали, но больше всего я, милостивый гиазир...
- Паллис, - вставил юноша.
- ...боюсь подхватить от них какой-нибудь крестьянский недуг. Но раз вы дворянин - совсем другое дело! Будьте покойны, в "Серую утку" черни вход заказан.
Створка ворот распахнулась для пришедшего.
("А это и есть хозяин собственной персоной!")
Паллис был настолько удивлен, что воспринял это маленькое открытие с той невозмутимостью, с какой обыкновенно встречается нечто само собой разумеющееся. Наружность господина Стагевда, да и его костюм можно было бы вполне охарактеризовать как своеобычные - длинные, черные словно смола, усеянные всклокоченными гнездами волосы спускались до плеч, усы же, чей оттенок напоминал окрас не до конца перелинявшего к лету зайца, напротив были ухожены и даже завиты щегольскими локонами. На Стагевде был дорогой и непомерно широкий магдорнский халат (кстати сказать, одежда не самая подходящая для промозглого осеннего дня у влажного логова Арту) к его правому плечу была приколота или, если присмотреться с большим тщанием, намертво пришита, а уж затем уснащена брошью, пелерина с серебристым позументом, наподобие тех, которые одевают перед слушанием дела толкователи в суде, запястья же были унизаны браслетами всевозможного декора до самых локтей, а сияние вправленных в них драгоценностей, несомненно, подлинных (Паллис не нуждался в услугах оценщика, чтобы удостоверился в этом), находилось в оппозиции к матовому лоску засаленного до неприличия широкого пояса, о который его владелец имел обыкновение отирать нож во время трапезы. Словом, и комедиант из самого захудалого провинциального балагана не сподобился бы нарядиться потешнее, но и никакому, даже самому искушенному в своем презренном ремесле нищему с улицы Риедора не удалось бы преподать себя существом более достойным жалости.
