2
Туннели сменяли друг друга, запутанные, как щупальца пьяного осьминога. Было уже не темно. На склизких стенах и сводчатых потолках лежал голубоватый отсвет. Этот же отсвет делал моего шлепающего впереди Виргилия в маечке похожим на классическое привидение. Откуда он брался здесь, в глубине, куда и днем не проник бы малейший лучик света? Или это светилась единственная святыня, на которой покоился город и вся наша цивилизация - дерьмо?
По полу тек благоухающий ручеек глубиной по щиколотку. Мои кроссовки тут же намокли и сделали меня похожим на начинающего конькобежца, впервые отважившегося ступить на лед. Как я завидовал моей провожатой, что она босиком и ничуть не скользит! Не меньше завидовал я и тому, что на ней почти ничего не было. Но останавливаться и раздеваться было уже поздно, к тому же девица могла это неправильно истолковать. К тому же требовалось спасать таинственного Учителя от таинственных темных сил - они же ищущие истину.
Одни туннели были достаточно высоки, чтобы идти, чуть склонив голову, в других приходилось складываться в три погибели. Хорошо, подумал я, не попалось еще таких, какие пришлось бы преодолевать ползком...
Но все они имели одно сходство - все шли под уклон. Очевидно, мы двигались к Ангаре. Ладно еще, подумал я, если не придется форсировать сию водную преграду. А то с этой девицы все станется...
Девица резко затормозила. Я так не успел и по инерции ухватился за влажные голые плечи. Она досадливо зашипела, но рук я не убрал, а выглянул через ее плечо. И увидел, что тормознула девица не напрасно. Мы пришли.
Дальше был то ли зал, то ли большая пещера, освещенная все той же призрачной голубизной. Посреди ее на сломанных ящиках, чурбачках и Бог весть еще на чем сидели, сгорбившись, скрюившись в самых неестественных угловатых позах неясные тени. Должно быть, те самые темные силы, о которых вещала девица.А в центре круга стоял он. Учитель. Это я понял с первого взгляда, еще не расслышав, что он говорил. Это и вправду был Учитель! Наставник! Гуру!
Был он в домотканных бесформенных штанах и плотной рубахе навыпуск, подпоясанной разлохматившейся веревкой. Был он тощ и темен ликом. Жесткие черные волосы разлетались над черными, яростно горящими глазами. Голубоватый отсвет почему-то озарял его особенно отчетливо, так что я видел мельчайшее выражение на этом лице вдохновенного фанатика.
И он вещал. Голос был глуховатый и маловыразительный, но сколько чувств он вкладывал в каждое слово!
