Утром он хмуро брился в ванной, разглядывая свое лицо и растягивая языком щеки.
– Какая-то пакость снилась всю ночь, – сообщил он.
– Одинокая старость? Завершенная коллекция трусиков? – спросил я, как врач, ставящий диагноз.
– А ты откуда знаешь?
– Видишь ли, это сделал я. Я показал тебе этот сон. Это моя специальность.
– Телепатия, что ли? – ошалело произнес он, прерывая бритье.
– Если угодно…
– Ну ты и скотина! – радостно взревел он. – А я-то думал! Это надо же – какой мерзавец! Вот чем ты занимаешься!
Он смахнул бритвой последние клочья пены со щек и потащил меня в кухню.
– Рассказывай! – потребовал он.
Он выслушал меня молча. Изредка усмехался. Под конец заметно разнервничался и закурил. Когда я замолчал, он вскочил на ноги и принялся ходить по маленькой кухне, выдвигая энергичные возражения. Три шага туда, три шага назад. Он сразу же объединил меня с другими, подобными мне, и повел с нами яростный спор.
– Вам, конечно, наплевать на мнение технаря. Но вот простой вопрос: зачем все это? Зачем нам ваши сны, книги, картины, фильмы, если они мешают жить? Сами мучаетесь – так не мучайте других! – выкрикнул он, внезапно останавливаясь. – Я честно работаю и зарабатываю свои деньги. Я полезен обществу, да-да! Как я провожу досуг – это мое личное дело. Я должен отдыхать, набираться положительных эмоций, чтобы каждый день работать. Вкалывать!… И тут являетесь вы и начинаете пробуждать во мне совесть. А я, между прочим, ни в чем не виноват!
Мы перешли в его комнату. Там было просторнее.
– Вы присвоили себе право говорить от имени господа Бога. Вы упрекаете других в том, что они мало думают о душе. А у нас нет времени! Просто элементарно нет времени. Нам нужно работать и отдыхать. Вы же маетесь дурью, но вместо того чтобы честно идти и разгружать вагоны или подметать улицы – на большее вы не способны! – начинаете кричать на всех углах о падении нравов, бесхозяйственности и вырождении. Вы окружили свою деятельность таинственной сетью оговорок и недомолвок. То вам не пишется, то вам не спится! А мы должны каждое утро – заметь, каждое! – идти на работу, где никто не интересуется, работается ли нам сегодня. Почему? Я не хочу вас зачеркивать, но будьте скромнее. Ради Бога, чуть-чуть скромнее! Не считайте нас чернью. Еще Пушкин!… «В разврате каменейте смело, не оживит вас лиры глас!» Ах-ах-ах!… А сам?… Ваша тоскующая лира, ваша так называемая любовь в тысячу раз лживей моего невинного хобби. – Он с грохотом выдернул ящик из своей коллекции и высыпал содержимое на ковер. Пакеты заскользили один по другому, приятно шурша. Он указал на эту кучу широким жестом и продолжал: – Ни одна из них не чувствовала себя оскорбленной или обманутой! Ни одна! Потому что я не обещал вечную любовь, как это принято у вас, чтобы через две недели разочароваться и сбежать. Я давал то, что мог, и брал, что давали. Поверь, все они довольны! Все! – И он пнул ногой шевелящуюся кучу пакетов.
