Когда Михаил Васильевич закончил свою речь, Дуров возразил, мол, журнал на акциях - химера. И на цензора действовать убеждением глупо, не выйдет толка. Надо, наоборот, вокруг пальца цензоров обводить, чтоб хоть одна идея проскочила, а лучше всего редактору журнала быть в дружбе с цензорами и властями, тогда, какую бы статью он не захотел поместить, всякую пропустят.
Сразу после Дурова вскочил Баласогло, черноволосый, смуглый, худой, говорил он всегда страстно, а на этот раз в словах его чувствовалась неприкрытая желчь. Он сказал, что все сочинители люди тривиальные, убивающие время в безделье и между тем гордящиеся своими доблестями больше какого-нибудь петуха. Хоть, например, братья Достоевские и Дуров посещают собрания Петрашевского уже три года, могли бы, кажется, пользоваться его книгами и хоть наслышкой образоваться, но они не читали ни одной порядочной книги, ни Фурье, ни Прудона, ни даже Гельвециуса.
Момбелли, гвардейский офицер, перебил Баласогло, заступился: не надо бранить тех литераторов, которые принадлежат к их обществу, их и в том большая заслуга, что они разделяют общие с ним идеи.
Петрашевский продолжал теперь спор в одиночку, теребил свою длинную бороду, стоя у стола, обдумывал, как точнее записать свои мысли. Журнал необходим. Нужно начинать вести пропаганду через печать. Пора приспела. Размышления прервал звон колокольчика. Михаил Васильевич недовольно поморщился: поздновато кто-то явился. Он вышел в коридор, открыл и увидел на лестничной площадке управляющего Третьим отделением генерала Дубельта с офицером в голубом и двумя жандармами.
- Ба, Леонтий Васильевич! - воскликнул Петрашевский, раскидывая руки, словно собирался обнять Дубельта. - Собственной персоной!... Что же Вы так поздновато, - укоризненно продолжал он, отходя вглубь коридора, чтобы пропустить жандармов. - Часика бы на три пораньше... Гости были. Я ведь, как Вам известно, по пятницам принимаю...
- Господин Петрашевский? - строго спросил, входя, генерал. Одевайтесь!
- По-моему я одет, - оглядел себя Михаил Васильевич. После ухода гостей он переоделся в домашнее. - Ночью я иначе не одеваюсь!
- Вы не знаете куда Вас повезут...
- Догадываюсь, - перебил, усмехаясь, Петрашевский.
- ...и перед кем предстанете, - закончил Дубельт.
- Неужто перед самим... - с наигранным испугом поднял Михаил Васильевич глаза к потолку.
- Не поясничайте... Прошу одеваться!
- Тогда надо... тороплюсь, - двинулся Михаил Васильевич в комнату. Он слышал, как Дубельт сердито приказал:
