А Степка утром - папаше в ноги: "Отпустите, говорит, меня в монастырь. Я, говорит, не могу, как вы, жить ежедневно, потому у меня в груде стоит неизвестная мечта". А папаша ему произнес: "Ты, говорит, Степка, практический дурак и более ничего, и завтра же ты у меня на работу в город поедешь к дяде Артамону". Степка начал, было, против папаши говорить разные слова в виде писания, но папаша у нас был довольно не очень глупый и притом с хитриной - он и говорит Степке: "А в писании-то в твоем что сказано? Что всякий сукин сын мать и отца слушаться должон. Вот это действительно святые слова". Выходит, писанием-то и утер ему орган носа, так что покорился Степка и чуть свет уехал к дяде Артамону, который на фабрике отставным вахтером служил.
И вот, как говорится, картина жизни с полета: тут, например, фабрика вертится в полном дыму, и где-нибудь на африканской границе невозможные скалы гор, и происходит ужасное сражение, а мы в своем лесу ничего не видим, бабы без мужиков как телухи ревут, и притом мороз.
В течение времени бондарева сноха от мужа Егора получила с фронта письмо, что-де произведен в герои первой степени с Георгием и в скорости жди меня обратно. Тут баба, конечно, обрадовалась и надела чистые чулки. Перед вечером на Николу вышли мы с папашей - глядь, катит на розвальнях Егорка бондарев, рукой машет и какие-то слова говорит, а какие - не слыхать, только пар из роту клубками в виду холодного мороза.
Я, конечно, очень волнуюсь поглядеть героя, но папаша мне говорит: "Надо повзгодить, покуда он там с своей бабой произведет смычку". И только он это сказал - егорова баба к нам сама ввалилась. Глаза белые, страшные, руки трясутся, и говорит темным голосом: "Помогите мне, ради Христа, с Егором управиться". Ну, думаем, должно быть, исколотил, - надо вступиться за женское существо. Сполоснули руки, пошли.
Входим, глядим - самовар кипит, на лавке постель изделана, все даже очень подобно, и сам Егор у сундука тихо стоит. Да только как стоит: к сундуку прислонен в роде какой куль овса, и голова у него - наровнях с сундуком, а ног ни звания не осталось, под самый под живот срезаны.
Обомлели мы - стоим безо всяких последствий. Спустя Егор засмеялся нехорошо - так что у меня даже зубы заныли - и говорит нам: "Что? Хорош герой первой степени? Нагляделись? Ну, так теперь на бабу меня кладите при вашей помощи". И, значит, легла его баба на постель, а мы Егора с полу подняли и уложили следующим образом. После чего ушли, я дверь захлопнул и палец себе вот этот вот прищемил, но даже никакой примерной боли не чую: иду - и все в глазах воображение Егора у сундука.
