Наталья вошла под живой навес баньяна и, удивленно и укоризненно глядя то на Брускина, то на Ивана, пошла к ним. Иван тоже заметил ее и замолчал.
— Ну нельзя же так, товарищи! У нас все-таки закрытое партсобрание! — возмутился кто-то из старых партийцев.
— Что тебе, Таличка? — стараясь быть как можно более ласковым, обратился к ней Брускин.
Но она не ответила и остановилась.
— ...Потом пошел на империалистическую, а за что воевал — не понимал... — вновь забубнил Иван.
— Что же вы?! — заговорила вдруг Наталья, вскинув брови, детским голоском, с детской интонацией, укоризненной и капризной. — А причащаться кто будет? Я вас жду-жду, а вы не идете.
— Хорошо, Таличка, хорошо, — боясь расстроить ее, ласково пообещал Брускин. — Подожди немного — мы скоро...
Наталья шла впереди широким шагом, держа в опущенной руке гремящую цепь и помахивая ею, как кадилом. Брускин и Иван шли сзади.
— Ну как, вы уже почувствовали? — негромко, но очень заинтересованно спросил Брускин.
Иван выглядел усталым и озабоченным.
— Чего? — не понял он.
— Уже почувствовали себя большевиком? — допытывался комиссар.
Иван прислушался к себе и кивнул. И тут же посмотрел на Наталью и нахмурился.
— Не могу я это выносить!
На лице Брускина вновь появилось страдальческое выражение.
— Что делать, Иван Васильевич, что делать... Вы знаете, с моей бабушкой было нечто подобное, когда папу отправили в пожизненную каторгу, а мама умерла... И ничего, прошло... Главное — терпеть и не расстраивать ее. И все образуется, я уверен!
Они часто спотыкались, потому что весь берег был в каких-то ямках. Наталья оглянулась и нахмурила бровки. Брускин и Иван прибавили шагу.
На ровном, разглаженном песке было нарисовано основание церкви: притвор, средняя, — а камнями были обозначены алтарь, солея, амвон. На защитном пулеметном щитке был устроен иконостас: иконками служили маленькие фотографии красноармейцев.
Наталья встала на камушек амвона и спросила нетерпеливо:
— Ну? Что же вы не заходите?
Брускин быстро перекрестился, поклонился и “вошел”.
— А ты, Ваня?
Иван вздохнул и сделал то же самое, но на глазах Натальи мгновенно выступили слезы.
— Где же ты идешь, тут же стена! — воскликнула она дрожащим голосом.
Иван еще раз вздохнул, неумело перекрестился и “вошел” там, где был обозначен вход.
Они стояли перед Натальей опустив головы, как прихожане перед священником. Наталья улыбалась.
— Гриша! — воскликнула она удивленно. — А где же мой крест? Ты же обещал...
