Иван опешил и запоздало дернулся назад. Ярость переполнила его, и он чуть не перемахнул через стойку, но в последний момент пожалел посуду. Тогда он кинулся в обход, засучивая рукава. Он намеревался с разбегу и с размаху залепить Степану оплеуху, но промазал и они сцепились.
- Да я тебя за это!.. - кряхтел Иван, пытаясь завернуть Степану руки за спину.
Тут бы Степану и подчиниться чужой воле по своему обыкновению, но он всякий раз вырывался из объятий Ивана, словно был жиром намазан. Похоже, выручал инстинкт самосохранения.
Майор кинулся разнимать их.
- Пусти, Фомич! - бесновался Иван. - Дай мне его! Я его, гада, за это!..
- Ну, хватит, Иван, угомонись! - увещевал его майор, встревая между ними. - Перестань, прошу тебя, он не виноват, это все я! Неужто не понял, с кем имеем дело?
Страсти наконец утихли, наступила видимость перемирия. Иван, вернувшийся из подсобки уже переодетым, волком поглядывал на Степана.
- Опасный ты человек, Степан, - сказал Фома Фомич. - А если бы я приказал тебе убить его?
- Кто знает, - уклончиво ответил Степан. - Ведь он заметил бы это и отменил... Впрочем, если неслышно подкрасться сзади...
- Каков, а? Словно о погоде рассуждает! - возмутился майор, впрочем несильно - он еще испытывал неловкость за случившееся.
"Ничего не поделаешь, видно он и впрямь таким уродился", - подумал майор, невольно соскальзывая в трясину ретроспективы. Ему вдруг вспомнилось, как он когда-то в течение непродолжительного времени служил в должности коменданта гарнизонной гауптвахты при комендатуре. Там он любил пройтись в начищенных до блеска хромовых сапогах по двору, когда его подметали солдаты. Затем он смахивал с сапог слабый налет пыли белоснежным носовым платком и совал его под нос какому-нибудь бедолаге - любуйся, мол, как мы трудимся, что означало - мести вам, соколы, и мести! Вслух он говорил: "Это вам не Сочи и не Гагры, это - гауптическая вахта!" Или, бывало, копают солдаты траншею для телефонного кабеля, он подойдет и отберет у одного из них лопату, сам копнет раз-другой и вернет ее со словами: "Понял, сынок, как надо? Продолжай!" Теперь он вспоминал при случае: "Солдаты меня любили...", и сам в это верил. Сейчас ему нестерпимо захотелось испытать Степана на чем-нибудь таком, с чем тот не справился бы. Ему захотелось нащупать предел его феноменальных способностей.
Только эта прихоть Фомы Фомича обрела конкретные очертания, как Степана словно ветром сдуло с вертящегося табурета. Он угрем скользнул вниз, туда, где содрогались от нетерпения ноги майора, обутые в ботинки, носы которых упирались в пол. На ботинки обильно налипла свежая грязь. Став на колени, Степан поплевал на ладони, потер их друг о друга и принялся шлифовать ими обувку Фомы Фомича.
