Искуситель (часть 2) | страница 50
- Что это вы не пьете? - вскричала Виржини.
- Боюсь опьянеть еще более, - отвечал я с улыбкою.
- Так что ж? Тем лучше: вы будете откровеннее. Возь мите.
- Я никогда не пью пунша.
- Так начните.
- Хоть вместе с нами, - сказала итальянка. Обе дамы взяли по бокалу.
- Попробуйте теперь спросить стакан воды, - шепнула Виржини, погрозив мне своим розовым пальчиком. Я выпил мой стакан пунша и должен был выпить еще другой, чтоб помочь моим соседкам, которые поделились меж собой одним бокалом. Мы не опьянели, но я сделался гораздо развязнее и смелее, а мои дамы несравненно ласко вее. Виржини задирала свою приятельницу, шутила со мною и беспрестанно смеялась, чтоб показать свои жемчужные зубы. Огненные взоры итальянки становились час от часу нежнее. Сначала она призналась, что ревность - чувство неприятное, что можно расстаться с своим любовником, не зарезав ни его, ни себя, а под конец согласилась с фран цуженкою, что любовь становится блаженством и счастьем нашей жизни тогда только, когда она свободна, как воздух, и прихотлива, как дитя. Наш разговор делался ежеминутно живее, обе мои соседки старались очаровать меня, обе они были очень милы и, признаюсь, если я не пускался еще в любовные объяснения, то это потому, что не мог решить, которая из них мне более нравится. Меж тем игра кончилась, хозяин подошел к нам.
- Вы много выиграли? - спросила его Виржини.
- О, конечно, много! - отвечал барон. - Все понтеры остались без копейки, а я ничего не проиграл.
- Да кто же выиграл?
- Разумеется, кавалер Казанова. Разве он умеет проиг рывать?
- Всегда, когда играю с милыми женщинами, - сказал, подойдя к нам, высокий итальянец.
- Право? - вскричала француженка. - Вы до такой степени любезны?..
- Вольно ж вам было не понтировать, мамзель Виржини? Вы испытали бы это на самом деле.
- Как мне жаль, Казанова, что вы игрок! - сказала синьора Карини, - Эта страсть когда-нибудь вас погубит.
- Что же делать! - отвечал итальянец. - Я люблю все сильные ощущения, люблю, чтоб сердце мое замирало, и одна азартная игра, эта адская забава, производит еще какое-то впечатление на мои чувства. Ах, синьорина! Они вовсе притупились под свинцовой кровлею венецианской тюрьмы. Мне давно хотелось взглянуть на этого Казанову, кото рый пожаловал сам себя в кавалеры, вероятно потому, что вежливые французы зовут отъявленных плутов "кавалерами промышленности" (chevaliers d'industrie)! Этот картежный шулер и патентованный вор, всегда готовый стреляться на двух шагах за честь свою, был очень видный мужчина, но в жизнь мою я не видал лица наглее и бесстыднее. Он не только у нас в России, где уж привыкли баловать иностран цев, но везде умел втираться в хорошее общество, всех обыгрывать, сыпал деньгами и о дружеских связях своих с знатными людьми и королями говорил с такой неподражаемой простотою, что добрые москвичи не смели даже и усом ниться в истине его слов. По желанию дам этот знаменитый шарлатан принялся было нам рассказывать, как он вырвался из рук венецианских инквизиторов, но хозяин не дал ему кончить и попросил всех в столовую. В прекрасно освещенной зале приготовлен был роскошный ужин, померанцевые деревья, фарфоровые вазы с цветами, серебряные корзины с бархатными персиками, душистыми ананасами и янтарным виноградом отражались в вели колепном зеркальном плато. На хорах загремела музыка, и все гости уселись за стол. Барон поместил меня по-прежне му между двух красавиц. Мы сидели очень тесно, при ма лейшем движении руки мои невольно прикасались к рукам моих соседок. Когда резвая Виржини наклонялась ко мне, ее дыхание сливалось с моим, и в то же время я чувствовал с другой стороны, как шелковые кудри итальянки скользили по моей щеке. В таком близком расстоянии друг от друга не нужно говорить громко: обе они перешептывались со мною, а кто из нас в цвете молодости не испытал, как очарователен этот женский шепот, как соблазнительны эти приветливые речи, когда они говорятся вполголоса, тайком от других, как тревожат они наше сердце и волнуют кровь. Я почти ничего не ел, но зато пил очень много. Сколько я ни отговаривался, все было напрасно: мои соседки не хотели ничего слышать.