У меня не было слов. Зато они были у Никки, который, оказывается, вслушивался в наш разговор и теперь принялся возбужденно дергать меня за руку.
— Это очень много денег! Да, мама?
— Да, милый, — с трудом выговорила я и услышала снова ставший холодным и деловым голос Сэйвила:
— Если вам необходимы деньги, еще раз советую скрестить Марию с Центурионом.
— А если что-нибудь случится с жеребенком? — вдруг пришло мне в голову. — И покупатель откажется от него?
— Тогда будем считать, что наша сделка не состоялась, — вежливо разъяснил граф. — Речь идет только о совершенно здоровом потомстве.
Я снова посмотрела в сторону благородного красавца с независимым характером, названного Центурионом. У такого существа не может быть плохих детей! Не должно быть!
— А он не сделает ничего плохого нашей Марии? — обеспокоенно спросил Никки.
— Центурион любит своих подруг больше, чем людей, — сказал Сэйвил. — И нежно заботится о них.
— Неизвестно еще, как она позаботится о нем, — напомнила я.
— Не беспокойтесь, миссис Сандерс, — уверенным тоном сказал граф, — мы тут знаем, как справляться со своевольными леди.
Снова в его словах мне почудился намек… Да что ж это я? Фу, как противно!
Сэйвил с улыбкой обратился к Никки:
— Хочешь посмотреть на однолеток?
— Очень, сэр!
Мы двинулись в другом направлении. Никки не отходил от графа, засыпая его вопросами, на которые тот терпеливо отвечал.
Возможно, только сейчас я в полной мере поняла, как не хватает моему сыну общения с мужчиной — ровесником его отца.
В конце обеда я увидела, что Никки почти засыпает, поэтому сразу же после еды поднялась с ним в спальню, оставив Сэйвила за столом перед бутылкой портвейна.
Мальчик почти мгновенно уснул, однако я провела у него в комнате около часа, не решаясь спуститься вниз.
Теперь уже не было сомнения — незачем больше себя обманывать, — что я испытываю влечение к Сэйвилу. Случайное прикосновение его руки действует на меня куда сильнее всевозможных романтических ухаживаний, к которым прибегали иные мужчины в течение шести лет, прошедших после смерти Томми.
Впрочем, что здесь необычного? Он красивый, умный, хорошо воспитанный человек, а я все-таки живое существо. И что такого, если один понравился мне больше других, привлек мое внимание?
Однако почему к симпатии, приязни, если можно так назвать мое чувство, примешивается нечто похожее на страх? Почему так боязно оставаться с ним наедине? И кого я боюсь? Уж не себя ли?
Такие вопросы я задавала себе, сидя возле постели Никки, а потом решила, что нужно все же спуститься вниз, поблагодарить хозяина за прекрасный день, проведенный в его доме, и сказать, что я, как и мой сын, устала и собираюсь лечь.
