- Что ты, барин, как можно! - мигом смекнув, о чем идет речь, и заметно побледнев, воскликнул Прохор.
- Да ни в жизнь! - поддержал приятеля Степан. - Могила!
- О! - воскликнул Лакассань. - Могила! Это есть хороший мысль и самый лучший лекарство от длинный язык.
Тонкий, как игла, клинок со свистом покинул запрятанные в трости ножны и стремительно прыгнул вперед, до половины погрузившись в тело Прохора прямо под грудиной раньше, чем тот успел сообразить, что, собственно, происходит. Узкое стальное жало сразу же отскочило назад, нацелившись в горло Степану, но тот успел увернуться и метнулся в темный угол сарая. Лакассань бросился вслед за ним, более не обращая внимания на Прохора, который все еще стоял, прижав ладони к проколотой груди и глядя на них недоумевающим взором.
Наконец, колени Прохора мягко подломились, и он медленно опустился на земляной пол, привалившись спиной к заднему колесу коляски, в которой минуту назад, отдыхая, сидел Лакассань. Его сильное тело не хотело умирать, но смерть брала свое, и Прохор, последним мучительным усилием подтянув к животу ноги, испустил дух. На то, чтобы закрыть глаза, его сил уже не хватило, и они продолжали бессмысленно и мертво смотреть в грязный земляной пол.
В руках у Степана неизвестно откуда вдруг возникли четырехзубые вилы, которыми он не слишком изящно, но весьма ловко и с большой силой попытался пырнуть Лакассаня в живот. Лакассань отпрыгнул в сторону, на мгновение приняв позу матадора, пропускающего мимо своего бока разъяренного, утыканного бандерильями быка, и сделал ответный выпад. Стальная игла стремительно метнулась вперед в полумраке сарая. Этот выпад был подобен разящей молнии, но Степан с неожиданной ловкостью и вполне предсказуемой медвежьей силой отбил его черенком вил. Вслед за глухим стуком, возникшим от соприкосновения сухой деревяшки со сталью, раздался дребезжащий звон, и Лакассань с тупым изумлением уставился на обломок своего клинка - короткий, тупой и совершенно бесполезный.
Воспользовавшись его замешательством, Степан нанес удар. Он стоял слишком близко и поэтому не мог как следует размахнуться вилами, так что удар был нанесен снизу вверх закругленным концом черенка и непременно пришелся бы Лакассаню в подбородок, если бы тот не успел прикрыться согнутой правой рукой. Увесистая березовая палка ударила его по локтю, в то самое место, где сплетаются нервы. Острая боль пронзила руку француза от кисти до плеча, и он выронил обломок шпаги - свое последнее оружие.
