Нищета и необходимость растить детей – кормить их, одевать, учить и хотя бы ради них делать вид, что у тебя все нормально, что ты живешь, а не тянешь постылую лямку, скользкую от твоего пота, одеваться в убогие турецкие и китайские тряпки и смотреть убогие сериалы по телевизору, убого, привычно и безнадежно лаяться с супругом, с соседкой – с кем-нибудь, лишь бы отлаяться, и каждый день глушить себя то работой, то водкой, причем и тем и другим – в совершенно нечеловеческих дозах… А если организм не принимает водку или, к примеру, воспитание или общественное положение не позволяют периодически упиваться до поросячьего визга, ну что тогда? Правильно, молиться. И наплевать уже, кому ты молишься, лишь бы помогло, лишь бы полегчало чуток.., хоть прыщ на заднице сошел бы, что ли.
Он стал неторопливо спускаться с холма, продолжая разглядывать поселок с таким чувством, словно перед ним было не людское поселение, а деревня гнусных саблезубых троллей, город вампиров и оборотней… "Черт побери, – подумал он, – а может быть, все наоборот? Может быть, это все-таки я тронулся умом, а друг Василий со своими пьяными бреднями заставил меня спятить окончательно?
У нас ведь, насколько я помню, свобода совести… молись хоть Богу, хоть черту, только редакций не взрывай. А может, это не они взорвали редакцию?
Может, мы зацепили кого-нибудь другого? Кого мы только не цепляли, вспомнить страшно. Взять хотя бы недавнюю статью Гуревича про этот инновационный банк.., как бишь его? Нет, не помню. Но статейка была хлесткая, так писать только Гуревич у нас и умеет. То есть все мы, конечно же, так умеем, но нам для этого волей-неволей приходится прибегать к ненормативной лексике, а у него язык чистенький, литературный, и что он с его помощью вытворяет – бож-же ж мой! Читаешь и прямо голос его слышишь – желчный, едкий, аж скулы сводит.
Могли нас за Гуревича шандарахнуть? Могли, конечно, и не только за Гуревича. Я ведь тоже не только про эту секту писал, не говоря уже об остальных рыцарях пера и диктофона… В общем, надо найти Рукавишникова и заставить его показать мне это оружие – хотя бы и с помощью участкового.
Впрочем, немедленно вспомнил он, начальник отделения у них – дубина редкостная. Я ведь еще тогда к нему обращался. Обещал разобраться. Вот и разобрался, боров крапивинский."
Он с деловитым и независимым видом вступил в поселок, одной рукой придерживая на плече ремень сумки, а другой сжимая в кармане рукоятку пистолета. Нести сумку на левом плече было неудобно: ремень все время соскальзывал, как намыленный, но он упорно продолжал цепляться за пистолет, понимая в то же время, что ведет себя ни с чем не сообразно, попросту глупо, и будучи не в силах совладать со знакомой нервной дрожью. Атмосфера поселка давила на психику, как тонна кирпича, и голубое апрельское небо ничего не могло в данном случае изменить. Напротив, то, что над этим местом солнце светило точно так же, как и везде, вопреки всяческой логике казалось чуть ли ее кощунством.
